д ногами и копытами – не совсем то, чего хочется на йоль. Плащи и обувь давно промокли, из-под капюшонов и шапок торчали такие же мокрые бороды. Помятые лица были угрюмы, и хмурился даже сам конунг Олав по прозвищу Говорун, на белом жеребце возглавлявший дружину. Она растянулась позади него на целый перестрел: сперва конный отряд, за ним обоз, потом пешие воины. За время зимнего объезда своих владений конунг успел собрать изрядно даров с подвластных ему земель Южного Йотланда, но сейчас хирдманы скорее склонны были проклинать эту удачу, поскольку им то и дело приходилось вытаскивать застрявшие в грязи повозки. К тому же почти у всех трещали головы: каждое пребывание в усадьбах, да еще под праздник, не обходилось без пира.
Но в этот раз конунг Олав хмурился не только от головной боли, но и от мрачных воспоминаний. Три дня назад они пировали в усадьбе Ингвара Безумного, жившего на самой границе владений Олава и его давних соперников, северных Кнютлингов. Оказалось, что также Ингвар пригласил Кнута, старшего сына конунга Горма из Еллинге. Кнут тоже совершал зимнюю поездку по стране и тоже как раз приблизился к границе.
Прямой вражды между родами в это время не было, Олав и Кнут могли бы мирно отпраздновать йоль и разойтись. Но во время пира, когда все уже были пьяны, люди Олава и люди Кнута затеяли возню, кто-то кого-то хотел облить пивом, а попал на Олава. Олав вдруг решил, что это сделано нарочно с целью опорочить его честь. Как говорится, пьяный не знает, что делает, поэтому не стоило спрашивать, зачем, о боги, он схватил со стола деревянный ковш с соколом на ручке и метнул в голову Кнуту сыну Горма.
Ковш треснул, и началась общая драка. Слава асам, мечи были под замком, и в ход пошли кулаки, посуда, разная домашняя утварь. Прибежал сам хозяин, Ингвар Безумный, размахивая скамьей и крича: «Всех убью за конунга!» Скамью у него отобрали, попутно пристукнув и его тоже. В драку не ввязались только Оттар Синий и Бьёрн Высокий, единственные люди из вика Хейдабьор, бывшие с Олавом в той злосчастной поездке. Привыкшие к тому, что с их конунгом вечно что-нибудь случается, они в это время пили пиво и обменивались соображениями:
– Ну, что, Бьёрн хёвдинг, поучаствуем, или еще по ковшичку?
– Конечно, еще по ковшичку, какой разговор!
Видя, что в воздухе замелькала скамейка, они решили наконец вмешаться. Наиболее рьяных драчунов растащили; могучий Бьёрн взял орущего и брызжущего слюной Олава за ворот и за пояс и выкинул на улицу остыть, а Кнута с той же целью заперли в кладовке. От вооруженной потасовки людей удалось удержать, через какое-то время все вновь собрались в гриде, кое-как приведенном в порядок, пострадавшие приложили по куску сырого мяса к своим синякам, и веселье продолжилось. Наутро все люди Олава покинули усадьбу живыми, хоть и изрядно помятыми. Неприятный осадок усугублялся мрачными предчувствиями.
– Кнут не такой человек, чтобы прощать обиды, – ворчали хирдманы между собой, поглядывая на своего вождя, гордо сидящего в седле.
Подверженный перепадам настроения, сегодня Олав был так же угрюм, как недавно весел, но старался этого не показать, поскольку считал, что обязан поддерживать бодрость дружины личным примером.
– А его отец Горм и подавно. Он давно ищет повод для новой войны, а мы ему подали на золотом блюде.
– В деревянном ковше.
– На это он еще сильнее обидится! Конунги – они такие, им только на золоте все подавай!
Ноги, копыта и колеса упорно продолжали месить дорожную грязь. По правую сторону от дороги тянулись раскисшие поля и пастбища, разгороженные низкими каменными стенами, по левую – густой кустарник. На изгибе дороги, там, где начиналась кленовая рощица, строй внезапно остановился: целая стая ворон вдруг с шумом снялась с голых ветвей и описала круг над деревьями, оглашая окрестности громким карканьем.
– Соти, глянь, что там. – Олав вскинул руку, останавливая движение.
Один из хирдманов толкнул пятками бока низкорослой кудлатой лошаденки, одновременно снимая с луки седла щит. Его спина в грубом сером плаще покачивалась в такт конским шагам, постепенно приближаясь к опушке. Прочие следили за ним, и у всех на глазах Соти вдруг резко опрокинулся назад. Из его глазницы торчало оперенное древко стрелы. Тут же охнул ехавший слева от конунга Оттар Синий: другая стрела вонзилась ему в плечо. Люди и лошади заметались под железным дождем, а из-за стволов летели и летели стрелы, вонзаясь в крупы лошадей, находя дорогу к человеческой плоти, вселяя ужас своим жутким, шипящим свистом.
– Засада! – орал конунг Олав, крутясь на своем жеребце посреди всеобщей неразберихи. – Все ко мне! Спешиться! Щиты вперед!
Кричали люди, поспешно соскакивая с коней и повозок, оскальзываясь и сталкиваясь на бегу. Испуганно ржали лошади. И уже не меньше дюжины тел распласталось на земле. Но первые мгновения паники быстро прошли: сказывалась многолетняя привычка к опасности. Воины, спешившись, быстро сбили стену щитов, ощерившись сталью в сторону неизвестного врага. Сам конунг, покинув седло, в котором он был чересчур удобной мишенью, возглавил своих людей, готовясь отразить