и улыбался, когда спрашивали: «Женишься-то ты когда, малец?», так же делился своими мечтами, мол, купить бы старикам телевизор, да еще в институт бы пойти учиться… И не сразу стали замечать, что с Ванюшкой происходит что-то странное. Стал он издали чуять всякую живность: слышал, как бежит заяц, как колышет ветки белка, и даже волка чувствовал за версту. Как-то раз в обеденный перерыв он вернулся из чащи с зайцем, причем нес его в зубах. Лесорубы только посмеялись: они восприняли это как шутку. А потом задумались: как же Ванюшка поймал косого голыми руками?
После того случая все тайное, скрытое, волчье, жившее в его одинокой душе, стало прорываться наружу. Видать, сладким и пьянящим оказался для парня вкус крови. Он мог, оставив работу, углубиться в лес и бродить, охотиться на мелких животных. Потому и работу он вскорости потерял. Мужики его побаивались: молчит, принюхивается, а что у него на уме?
Особенно мучился Ванюшка по ночам. Выбегал во двор, задирал голову, ловил воздух ноздрями и ртом, плакал и скулил. Родители выбегали, ловили его, уводили обратно в дом. Он ничего не помнил наутро, молча лежал на кровати и на разговоры никак не реагировал.
Когда в очередной раз, ночью, подкрались волки к селу, Ванюшка полураздетый выбежал на улицу и… исчез. Поняли его старики, что примкнул он к волчьей стае. Искали его долго, обшарили все окрестности, – и нашли. Он был с волками, бегал на четвереньках, но людей чурался и на все уговоры вернуться только скалился и лаял. Сделал он свой выбор, и, видать, было ему хорошо в его новой семье. После этого еще не раз видели его – и всегда с волками. Иногда он приближался к селу, бродил поодаль, даже как-то раз прокрался в огород к родителям, но поймать его так и не удалось. Он наверняка забыл, что жил когда-то в человеческом обличье, слишком уж быстро изменился он душой своей, но в отдаленных уголках его памяти еще хранились образы дома, стареньких отца и матери, теплой постели, запаха свежего молока. Старики с тех пор каждый вечер оставляли в огороде миску с едой – но Ванюшка больше не возвращался. Правда, по ночам, когда волчьи стаи бродили возле села, еще можно было услышать странный, визгливый, похожий на плач ребенка, вой.
– Зверем оборотился наш Ванюшка, теперь его и не узнать, – подытожил дед Кузьма. – Случается такое в жизни, детки, только очень редко, и не любят об этом рассказывать. Может, та сосна, что на голову ему упала, что-то в мозгу его повернула… А домик его вооон за той чащицей. Теперь там никто не живет. Старики его умерли рано. Все ждали, что он вернется, уговаривали, помню, мужиков не стрелять по волкам – боялись, что убьют их сыночка-волка. Их уж нет, а Ванюшка до сих пор возвращается к жилью. Слышите, это он воет…
Нам с Анной было не по себе. Среди волчьих голосов, что раздавались совсем близко, один и правда напоминал больше детский плач, перемежаемый всхлипываниями, чем звериный вой.
– Что ж ты, дедушка, говоришь, что Ванюшка под окнами воет? – тихо спросила Анна. – Он уж умер, наверное.
– Может, и умер… – задумчиво подтвердил Кузьма. – Только каждая душа, хоть человека,