настежь.
А на другой стороне улицы я увидел десять дюжин блестящих голубых, карих, серых стеклянных глазок, следящих за тем, как я срываю упаковку и вижу…
Ту самую Улыбку.
– Мой бог! – вскричал я. – Да это же пианино, я слышал, как оно играет…
Регтайм «Кленовый лист».
Хлоп! Закрылась дверца кабины, грузовик, тарахтя, укатил.
Я рухнул на свою уже почти рухнувшую тахту, не в силах поверить, что передо мной эта широкая, безучастная, сияющая слоновой костью улыбка.
«Крамли!» – мысленно воззвал я. Провел ладонью по омерзительной стрижке, слишком длинной на затылке, слишком короткой на висках. Пальцы ничего не чувствовали.
«Да, малыш?» – отозвался Крамли.
«Я передумал, Крамли, – мысленно признавался я. – Исчезнет не Чужак и не старая леди с канарейками».
«Вот тебе раз! Кто же?» – спросил Крамли.
Кэл-брадобрей.
Молчание. Вздох. Затем…
Щелчок, гудки.
Вот почему, глядя на то, что осталось на память от встреч со Скоттом Джоплином, я не сорвался с места и не помчался звонить своему другу полицейскому детективу.
Все стеклянные глазки из бунгало напротив дружно изучали мою стрижку и наблюдали, как я закрываю дверь.
«Ладно, – подумал я. – Только ведь я даже собачьего вальса играть не умею».
Парикмахерская была открыта и пуста. Муравьи, пчелы, термиты и им подобные побывали здесь до полудня. Стоя в дверях, я глядел на полное опустошение. Как будто кто-то подкатил ко входу гигантский пылесос и высосал из помещения все.
Пианино, как известно, попало ко мне. Интересно, кто получил и кому могли понадобиться парикмахерское кресло, притирания, лосьоны, оставлявшие пятна и мазки на зеркалах, висевших на стенах? И еще интересно, кому достались волосы?
Посреди парикмахерской стоял человек. Как мне помнилось, это был хозяин, сдававший ее в аренду, – мужчина лет пятидесяти, он водил метлой по безволосому полу, без видимой цели гладил пустые половицы. Он поднял глаза и увидел меня.
– Кэла нет, – объявил он.
– Вижу, – ответил я.
– Подонок смылся, не заплатив мне за четыре месяца аренды.
– Дела у него шли плоховато, правда?
– Да никаких дел вообще не было. Только стрижки. Даже на два бакса они не тянули, никуда не годились, могли бы побить все рекорды в штате.
Пощупав свою макушку и затылок, я согласно кивнул.
– Мерзавец, унес ноги, а ведь задолжал мне за пять месяцев. Сосед-бакалейщик говорит, Кэл еще был здесь в семь утра. От агентства по продаже подержанных вещей в восемь явились за креслом. Остальное забрала Армия спасения. Не знаю, кому досталось пианино. А хотелось бы знать. Загнал бы его, хоть какие-то деньги выручил. – Хозяин взглянул на меня.
Я промолчал. Пианино есть пианино. По каким-то причинам Кэл отослал его мне.
– Как вы думаете, куда он подался? – спросил я.
– Вроде у него родственники в Оклахоме, в Канзасе, в Миссури. Сейчас кто-то заходил, сказал, будто слышал, как два дня назад Кэл заявил,