что у него есть бутылка с армянским коньяком, Студенецкий вскочил, раскупорил емкость и глотнул прямо из горлышка – грубо, по-плебейски, даже не ощутив дивный аромат и богатейшее послевкусие. Но черт с ним! Главное – коньяк горячо ударил в голову, и он вдруг понял, что надо делать.
Написать! Изложить все на бумаге. В прямом смысле. К черту все эти компьютеры! Перо, бумага – только так. Но с чего начать?.. Да с того, что есть, с него и начать!
Что чувствует убийца? Ничего. В том смысле, что эта гамма чувств не сравнима ни с чем, ее в этом мире как бы нет. Она принадлежит иному миру… если ее и сравнивать с чем-то, так только с ливнем, но с таким, как будто океан хлынул с небес и снес все, что мог. Да, это другой мир, бушующий, ревущий, другое измерение пространства!..
И ты другой.
Это самое главное. Переступить черту. Я прямо вижу ее. Это не бездонная пропасть, не стена до неба. Совсем нет! Просто черта, даже не краской, не мелом, а просто палкой прочерченная по земле. Пустяк.
Шагнул, и все. Чего проще? И все же большинство замирает перед ней в оцепенении. Табу! Запрет. Мышление дикаря, хоть и в современном обличье. Нельзя – и все. И разум отключается.
На этом запрете строится все здание цивилизации. В общем-то, правильно. Эта черта должна быть границей магического круга, за которую не дано заходить большинству.
Но есть те, кому позволено выйти. Кто способен. Их единицы, но больше и не надо. Это мы.
Я еще не встречал других, но знаю, что они должны быть. Пока же я знаю одного: себя. Имею право! Я разорвал заколдованный круг. И я живу уже в другом мире, дышу иным воздухом. Воздухом свободы.
Шаг за черту! Он был для меня совсем не труден. Я убедился, что все табу – лишь внутренний страх, призрак, вселенный в мою душу. Я сделал шаг – и призрак исчез. Отныне я сам работаю со своей душой и со всей этой жизнью. Я тот, кто решает, как этому миру жить.
Рука чуть было не дернулась написать: убийца. Но что-то остановило ее, и Глеб язвительно рассмеялся. Ишь ты! Стало быть, не все еще табу переступил, зря хвалился…
Но некто услужливый, невидимый тут же горячо шепнул в ухо: ну какой ты убийца? Убийца – значит, злодей, а ты разве делал зло?.. То-то и оно!
Готов ли я услышать о себе: убийца? Да, готов. Легко! Услышу – и отвечу спокойно, с достоинством: нет. Разве воин – убийца? Разве судья, выносящий приговор, – убийца?!
А ты – воин? Ты – судья? – тут же спросят меня. И я вновь отвечу достойно: да. Я – воин и судья большого мира.
Впрочем, вам этого не понять. Я делаю ваш мир лучше… хотя, сказать по правде, для меня это не главное. Главное – мой мир, который я создаю для себя. Я меняю себя, выхожу за черту, за кем-то положенные пределы, их больше нет для меня. Это мир без границ, это бесконечность…
– Глеб! – вдруг ворвалась в комнату Елена. – Глеб, слушай!..
– Куда?! – взревел он, вскочив. – Какого черта, кто позволил!.. – И бросился к ней с искаженным бешенством, совершенно сумасшедшим лицом.
Елена такого никогда не видела! Она замерла в страхе. На миг ей почудилось, что перед ней не муж, а