давай же быстрее», – прошипел Баба еле слышно. Его утомили бесконечные молитвы, неизменная часть ритуала приготовления чистого мяса – халяля. Баба подсмеивался над религиозной подоплекой праздника – как и над религией вообще, – но уважал традиции. Обычай велел делить мясо на три части: своей семье, друзьям и бедным. Каждый год Баба неизменно отдавал все мясо бедным. Богатые и так толстые, говаривал он.
Мулла закончил молитву – Аминь – и взял длинный кухонный нож. По обычаю баран не должен видеть ножа. Али дал барану кусочек сахара – еще один обычай, чтобы смерть была сладка. Животное пыталось брыкаться, но не сильно. Мулла схватил барана за морду, приставил к шее нож и одним ловким заученным движением перерезал горло. Взгляд барана будет долго преследовать меня в ночных кошмарах. Но я смотрел и смотрел, завороженный покорностью, светившейся в кротких глазах жертвы. Мне казалось, животное все понимало, знало, что его смерть – во благо людям. Вот так-то…
Отворачиваюсь. Что-то теплое ползет у меня по руке. Оказывается, я прокусил себе кулак до крови. Из глаз у меня текут слезы. Слышно, как постанывает Асеф.
Надо решаться. Еще можно изменить свою судьбу. Подняться, вступиться за Хасана – как он частенько заступался за меня, – и будь что будет.
А можно и убежать.
И я убегаю.
Я смываюсь, потому что трус. Я боюсь Асефа. Какое унижение он придумает для меня? А вдруг мне будет больно? Трусу легко оправдать себя. Сказал же Вали: за все надо платить. Может быть, Хасан и есть моя плата за удачу, мой жертвенный баран? Любовь Бабы дорогого стоит.
Велика плата? Это хазареец-то?
Потихонечку отступаю по проезду, по которому пришел, постепенно ускоряю шаги. Уже бегом выскакиваю на почти опустевший базар и, задыхаясь, оседаю на землю возле первой попавшейся запертой двери.
Ну почему все случилось именно так?
Минут через пятнадцать слышу голоса и топот бегущих ног. Падаю ниц, чтобы меня не заметили. По базару вихрем проносится Асеф с двумя дружками, хохоча на бегу.
Заставляю себя выждать еще минут десять и возвращаюсь в начало проезда. Вот она, забитая снегом канава. У березы с облетевшими листьями навстречу мне выходит Хасан.
В руках у него синий змей – первое, что бросается мне в глаза. Сразу замечаю, что его чапан спереди весь перемазан грязью, а рубаха у воротника разорвана. Хасана шатает из стороны в сторону – вот-вот упадет. Нет, справляется.
Хасан протягивает мне змея.
– Где ты был? Я искал тебя. – Голос у меня строгий.
Как мне трудно говорить!
Он рукавом вытирает с лица сопли и слезы. Что он мне скажет?
Но он не говорит ничего. В молчании стоим в потемках. Наши лица еле видны, и это хорошо. Я не смог бы выдержать его взгляд.
А он знает, что я все видел? И что у него в глазах? Осуждение? Негодование? Или, самое страшное, беззаветная преданность? Это было бы ужаснее всего.
Хасан пытается что-то сказать и не может. У него пропал голос, и рот открывается и закрывается беззвучно.
Он