Задо̜́хнется же унутри тебя! Тужься, чтоб тебя!
Еще безумнее кричала и выла, плакала роженица, но никак не могла разродиться уже третьи сутки. Иссякли ее силы, обмякла она, не могла вытолкнуть из себя ребенка. А повитуха, хоть и кричала на роженицу, все равно уже понимала – ребенок не жилец. Слишком долго он не мог появиться на свет, тяжелые это были роды, не под силу бабе справиться, хоть бы сама выжила!
Налегла она на роженицу всем своим весом, да принялась выдавливать младенца – хоть живой, хоть мертвый, а должен выйти, иначе и мать погибнет вместе с ним.
Наконец, хлынула кровь, а вместе с ней и белый как снег ребеночек вышел, весь в крови, в слизи, в грязи. Обмыть его надо, не для жизни, так хоть для могилки.
– Дай … дай …, – шептала растрескавшимися губами роженица.
Повитуха ловко схватила кувшин и приложила ей к рту, но та мотнула головой:
– Ребеночка … дай.
– Дак мертвый он. – Брякнула повитуха и осадилась, поняла, что та уже и так знает. Молча положила бездыханное тельце на грудь матери. Взглянула она на свое дитя и заплакала, горячие слезы так и бороздили изможденное лицо.
– Кто?
Повитуха взглянула:
– Девочка.
Зарыдала баба отчаянно, горестно.
– Доченька моя, дочечка …
Вдруг замолчала, отерла слезы и начала подниматься, прижимая тельце к себе одной рукой
– Куда ты? Лежи давай, не ровен час, сама кончишься тут, что я мужу твоему скажу? – Переполошилась повитуха. Но та лишь упрямо мотнула головой, качнулась и оперлась на руку повитухи.
– Веди меня, – прошептала она, шатаясь будто пьяная, – веди … к знахарке.
– Дак то ж другой конец деревни! – Завопила в испуге повитуха, все же не отпуская руку роженицы, боясь, как бы та не упала.
– Веди! Я сказала … к знахарке!
– Убьешься ведь, – тоскливо ответила повитуха, понимая, что никуда ей от этого не отвертеться. Все знали, что Меленира упряма что твой баран. Упрется будто рогом – и баста. Подхватила ее повитуха, не переставая причитать, накинула одеяло, хотела взять ребенка, но та еще крепче прижала девочку к груди. Шаг за шагом, оставляя кровавый след, шли они на другой конец деревни, в гробовой тишине, под изумленными взглядами соседей.
Меленира, хоть и истекала кровью, но больше думала не о себе. Все ей бре́дилось, что дочку еще возможно спасти, только за этим она и шла, рискуя убить себя до конца.
Знахарка встретила их на пороге своего дома. Скрестив руки, она хмурила брови и осуждающе качала головой.
– Нешто другого способа убиться не придумала? – Резко встретила она недавно родившую. – Дура, вон ведь след кровавый за тобой тянется. Не выдюжишь. Скажи спасибо, что роды пережила. Лежала бы себе смирно, как и полагается, куда прешься-то?
Меленира и ухом не повела на бранные слова, лишь отняла от себя девочку, которую судорожно сжимала у груди.
– Спаси!
Знахарка разразилась гневной бранью.
– Да что же это! – Возопила она. – Вот же я еще мертвяков на свет белый не возвертала! Это за кого же ты меня принимаешь? Я тебе не черная ведьма, с мертвыми дела не имаю!
– Спаси! Верни мне мою девочку! – У Мелениры подкосились ноги и повитуха не смогла ее удержать – выскользнула та прямо на землю, по-прежнему не отпуская младенца.
– Меленира, не дело так об младенце убиваться. – Осторожно вступила в беседу повитуха. – Ты баба молодая, мужик у тебя крепкий, еще родишь. Оставь. Бог дал – Бог взял. Нешто ты первая баба на свете, которая мертвяка родила? Переживешь еще, забудешь, нарожаешь кучу деток …
– Не нужны мне другие детки! – Жестко оборвала ее Меленира. – Доченька моя, доооченькаааа …, – завыла она, раскачиваясь вперед-назад.
Повитуха и знахарка переглянулись и, подхватив Мелениру с двух сторон, затащили в дом. Уложили ее на лавку, подстелив какую попалась одежу знахарки. Та не переставала хмуриться и качать головой. Наконец, эти двое вышли во двор.
– Мелениру я еще спасу. – Кратко сказала знахарка. – Все какие надо травы у меня есть. Но ребенка … Кричал ли он, когда родился?
Повитуха покачала головой.
– Даже не вздохнула, бедняга, так и вышла из утробы матери мертвая.
Еще больше нахмурилась повитуха.
– Значит и нет судьбы этому ребенку быть живым. – Резко сказала она. Повитуха ей не ответила на это, развернулась и побрела сообщать новоиспеченному отцу горестную новость.
Когда знахарка вернулась в дом, Меленира уже снова сидела, пытаясь всунуть сосок в мертвый ротик.
– Совсем свихнулась баба. – Со вздохом сказала знахарка, ставя котелок с водой на огонь. – Меленира! Слышь сюды! Ляг тебе говорят. Мертва твоя дочь. Ничем ей уже не поможешь. Отлетела ейная душа. Не смогла ее душа пережить родов.
– Нет, неееет, – с тихим отчаянием плакала Меленира, затем попыталась встать и снова чуть не упала – знахарка с