застыл на месте, глядя, как он удаляется, а потом исчезает за углом улочки.
Смысл моей жизни…
Конечно, я мог покинуть эту страну, обустроиться где-то за границей, чтобы избежать мобилизации, подождать, пока все не уляжется, а потом, через несколько лет, попытаться вернуться по подложным документам. Но что я буду делать все эти годы? Кое-как перебиваться. Тянуть время…
Внезапно я понял, до какой степени был глуп. Я рисковал не только тем, что никогда больше не увижу семью, покину их навсегда, но еще и тем, что никогда больше не сяду за пульт! А я ведь создан для биоинформатики. Бессмысленно прятать голову в песок. Я действительно создан для этого. В этом заключалась вся моя жизнь студента, и в этом же, только в большей степени, она будет заключаться и позже. Представить себе хоть на мгновение, что я буду лишен этого до конца дней, казалось просто ужасным. В ту минуту у меня просто в голове не укладывалось, как я мог даже помыслить о таком!
Подумать только, понадобилась эта невероятная встреча, чтобы до меня наконец дошло. Мне хотелось поблагодарить незнакомца за невольную услугу, которую он мне только что оказал, но он наверняка был уже далеко.
Может, смутное сходство с отцом усилило воздействие его слов? В любом случае факт остается фактом: с того мгновения любые мысли о бегстве меня покинули.
Поездка из Нормандии в Эркери в старом, провонявшем метаноловым топливом послевоенном грузовике заняла больше двух часов. Когда мы прибыли в космопорт, нас отвели в отдельный зал ожидания, где и продержали двадцать четыре часа, запретив выходить. После полудня нам принесли безвкусный обед, а потом вынудили нас там же провести ночь, скорчившись в неудобных креслах или прямо на полу, на грязном ковровом покрытии. На следующий день, когда объявили посадку, наша группа с ломотой во всем теле, еле волоча ноги, двинулась к ожидавшему нас МТА.
Когда наконец подошла моя очередь, я, с облегчением заметив, что вонючий цербер потерял ко мне интерес, протянул контролеру свой бейдж и приказ о мобилизации. В проеме я уже видел спартанскую внутренность челнока. Стоящий передо мной парень, с которым я утром перекинулся парой слов, поднялся на борт, и настал мой черед. Я бросил последний взгляд на квадратик синего неба, видневшийся в высоте над зданием, спрашивая себя, когда я увижу его вновь, потом, под окрик офицера, велевшего мне поторапливаться, поднялся на борт баржи.
Ч – 27:13
Максимальный разгон занял минут десять, после чего реакторы отключились, предоставив челноку продолжить движение. Льето почувствовал, как его тело слегка приподнялось в страховочных ремнях. Он не сдержал веселого возгласа.
– Чувствуешь, братец? – со смехом спросил он.
Судя по удивленным восклицаниям в кабине, его товарищи по полету тоже осваивались с непривычным пьянящим ощущением: невесомостью. Но привлекательность новизны скоро улетучилась; в иллюминаторах возникло нечто особенное, привлекшее всеобщее внимание.
– Да, чувствую, –