комбинезона, ей вдруг захотелось чего-то нового. В ней даже проснулось кокетство. По утрам она долго торчала перед зеркалом, приглаживая щёткой непослушные вихры. Иногда возникала мысль сделать модную стрижку, или отрастить длинные волосы и купить гребни с цветными стёклышками, или померить в лавке то нарядное платье с оборками – в общем, ей хотелось всего и сразу!
Скромная зарплата лаборанта не была рассчитана на подобные запросы. Дийна с грустью вспоминала об увесистой пачке денег, спрятанной под половицей в доме Гаспара, но даже в мыслях не допускала, что могла бы туда вернуться. Свою вылазку в город она совершила очень быстро, стараясь держаться подальше от рынка и порта, где теоретически можно было столкнуться с бывшим опекуном. Неизвестно, что думал о ней Гаспар. А вдруг он её разыскивает? Или посчитал, что она разбилась на Сильбандо? Это было бы лучше всего.
Каждый день, в девять утра она приходила на кафедру и садилась за пишущую машинку. Деятельность Гонсалеса и других магистров порождала целые кучи бумаг: докладные записки, учебные планы, тезисы для конференций… Иногда приходилось печатать весь день, не поднимая головы. Дийна больше не удивлялась бумажным завалам, громоздившимся по углам кабинета. Странно, что они ещё не затопили комнату до потолка!
В два часа дня она прерывалась, чтобы выпить чашку какао вместе с Транкильей, а потом возвращалась на место. Гонсалес хвалил её за усердие. Они вообще отлично сработались. С точки зрения Дийны, у магистра было всего два недостатка. Во-первых, он слишком любил красоваться перед студентками, так что на кафедре от них просто отбоя не было. То методичку им принеси, то уточни время семинара… Есть же расписание на Галерее, вот пусть там и смотрят! Во-вторых, Гонсалес часто уезжал по делам, и тогда порхающие бабочки-студентки исчезали, зато на пороге воздвигалась грозная фигура сеньоры ди Кобро, что было ещё хуже. Все попытки Дийны завязать добрые отношения разбивались о лёд её очков. Декан упорно продолжала считать её кем-то вроде прислуги, которой можно помыкать, как захочется, а частые отлучки Гонсалеса предоставляли ей массу возможностей изводить лаборантку, находя для неё всё новые поручения то на кухне, то в прачечной.
Спустя несколько дней Гонсалес опять уехал куда-то на катере, хотя ещё с ночи деревья гнулись под напором Тревизо, и вершина Теймаре поблёкла, спрятавшись за желто-серой вуалью из песка и пыли. Дийна едва успела смахнуть эту пыль со стола, ругая себя за то, что оставила на ночь окно приоткрытым, когда с порога раздался окрик декана:
– Вы здесь? Идёмте. Нужно срочно помочь горничным снять бельё. Да поживее!
Они еле дошли до заднего двора, сгибаясь под яростными порывами ветра. На зубах хрустел песок. Выстиранные простыни хлопали на ветру, как надутые паруса. Возле них суетились две девушки. Дийна помогала складывать огромные полотнища, жёсткие и порыжевшие от пыли.
– Чего уж теперь торопиться! Всё равно всё перестирывать придётся, – махнула рукой одна из девушек с остреньким веснушчатым лицом. Однако Дийна