хитро посмотрел на председателя. Тот, вдруг задымив папиросой, скрылся в облаке дыма. Когда свежий порыв ветра унёс его последние остатки, глянул на Евсеева заблестевшими глазами:
– Да, признаю… повезло мне с ней. Уж куда мне и думать больше, а вот влюбилась в старого да в израненного. Сам не могу понять, отчего так получилось? И сколько с ней живу, столько и боюсь, – кончится этот сон.
В голосе Петр Ивановича послышались потаенные светлые нотки. На лице его, освещенном падавшим из окна светом, появилась мягкая улыбка.
– А вы женаты? – неожиданно спросил он Евсеева.
– Нет, не успел. Ни до войны, – я со второго курса института стал работать во фронтовой многотиражке. Мотался, как заведенный, по заданиям редакции. После тоже не случилось, – всё в разъездах. Мать умерла, братья с фронта не вернулись, так что живу один.
Непонятно почему, но Евсееву захотелось рассказать этому человеку о себе, о своих делах, о матери, которая после лагерных мытарств и гибели мужа одна растила детей. О том, что с фронта из троих её сыновей вернулся только он один, самый младший. Ему хотелось рассказать, как долго болела мать перед смертью, не сумев пережить гибель своих сыновей. Что-то глубоко родственное он ощущал в отношениях Мефодия и своей матери к погибшим сыновьям. Евсеев был уверен, что Петр Иванович сможет его понять. Поймет его не профессиональный, а чисто человеческий интерес к старику.
– Петр Иванович, есть у меня несколько вопросов. Меня озадачивает отношение односельчан к Мефодию. Неужели им безразлична память о его великой жертве? Чтобы о подвиге их односельчанина узнали как можно больше людей в нашей стране? Ведь я сам по чистой случайности услышал об этом.
– Да-а…– протянул тихо председатель. – Выжив в тот день, люди крепко запомнили, чем они обязаны ему. Благодарность людей к Мефодию не пропала. Она, может, не так видна со стороны. Поверьте, нет ни одного жителя Выселок, который бы хоть что-то не старался сделать для старика.
– И все равно, мне не очень понятна, простите, чуть ли не равнодушие в вопросе увековечения, не постесняюсь сказать, великого подвига для истории нашего народа. Тут дело уже не в желании самого Мефодия остаться в неизвестности. На таких примерах дух народа крепнет и возвышается. Даже сейчас, когда война кончилась.
– Хм, – усмехнулся Петр Иванович. – Все-таки профессия ваша так и просачивается из всех пор. Вы так высоко и хорошо сказали о значимости подвига Мефодия. Но есть еще одно, как бы вам это сказать? Наши люди не равнодушны, не беспамятны. Просто благодарность каждого из нас до скончания века будет жить в нашем сердце.
– Если я правильно понял, то истинная причина молчания кроется в глубоко личном отношении к Мефодию. Люди не хотят делиться сокровенным с посторонними. Это все равно, что прилюдно кричать на площади о своих тайных помыслах.
– Верно.
Председатель затянулся, и, чуть помолчав, глянул на Евсеева:
– Знаете, это как причастие в храме. Мы не черствы