кто перед ней. Подруги подчас недоумевали над тем, как она выбирала себе мужчин. Эти глупышки не могли сообразить, что ни цвет глаз или волос, ни возраст, ни даже, чего греха таить, пол не являлись для нее основным критерием выбора жертвы. Единственно значимым для нее всегда была сила. Чем сложнее сломать – тем больше удовольствия от процесса.
Конечно, она никому не рассказывала причину, по которой изо дня в день ее мучила эта неизбывная жажда. Чем больше сердец поглощал ее ненасытный демон, тем сильнее и опаснее становился.
Первой ее жертвой стал отец. Порой она даже себе не могла ответить на вопрос: чего же в ней было больше – любви к нему или ненависти.
Она всегда была избалована его вниманием – любимая дочка. Но со временем то доверие, то душевное единение, что сложилось между ними, стало вырождаться во что-то иное. Его внимание перестало быть отеческим. Она заметила это лет в тринадцать, когда вопросы пола встают особенно остро и болезненно, пока природа пытается превратить неуклюжее тело куколки в прекрасную бабочку. Сначала это были просто прикосновения, поцелуи в губы на ночь – она все списывала на свое слишком буйное воображение. Это сейчас она знает, какую роль в этой вечной игре имеют прикосновения, взгляды, полутона голоса. Лишь повзрослев, Мила поняла, что так смущало ее в незатейливых проявлениях отеческой любви – запах его желания. Его нельзя скрыть, он обволакивает, заполняет, окрашивает каждый жест, каждый взгляд в совершенно особые тона. Он пропитывал их отношения, вызывая в ней отторжение и какое-то странное смятение.
Мила не понимала, как реагировать на все это. Ей не с кем было поговорить. Да и о чем, собственно, говорить? Что, если она ошибается, и ошибка разрушит ее семью? Ведь по большому счету ей не в чем было винить отца. Пока ей не исполнилось шестнадцать.
В то лето Мила, как обычно, приехала домой на каникулы. Она не видела родителей почти год. Чем старше она становилась, тем короче были ее визиты домой. Но на лето остаться в школе она не могла, и приехать пришлось. Мила даже пожалела, что все это время упорно игнорировала семью. Было видно, что мама скучала. Оставшись с тираном-мужем один на один, она заметно сдала: похудела, и ее еще молодое лицо изрезали преждевременные морщинки. За тот месяц, что они провели вместе, она посвежела, и даже их вечные взаимные придирки уступили место совершенно не свойственной их отношениям душевности. Пока не приехал отец.
Мать стала нервной, под глазами опять залегли глубокие тени. Она выглядела несчастной, будто все время плакала. Хотя вида старалась не подавать.
В тот вечер он пришел пожелать своей малышке спокойной ночи и, как обычно, впился длинным, вовсе не отеческим поцелуем в губы, а потом вдруг прижал ее всем телом к кровати:
«Девочка моя! Моя Белоснежка…» – выдыхал он ей в губы, обхватив лицо нервными дрожащими руками.
От его напряженной фигуры, тяжело навалившейся сверху, исходил страх, он весь был пропитан этим постыдным страхом. Она видела, как в его глазах