он в этом деле безусловно. – Усмехнувшись, сказал Этоʹт. Что на этот раз вызывает смех у Публия и Кезона. Где Публий делает вполне вписывающее в концепцию заявления Этоʹта утверждение. – А ведь ты мне и в самом деле дорого обойдёшься.
– Это говорит лишь о том, что ты не беден и можешь позволить себе такие траты. – Заметил Этоʹт. И Публий не мог с ним не согласиться.
И на этом моменте зрительский интерес людей-зевак и не только, собравшихся тут и вокруг этого торгового места, где и возникли все эти перипетии торгов со спорными сюжетами вокруг них, а сейчас они затихли, и торговая жизнь начала следовать своим самым обычным, отмеренным чередом, сместился в сторону собственных заинтересованностей и проблем. Так Аверьяну Сентилию через щипок за заднее место было крепко напомнено Апетитией о его обещании. На что Аверьян ведёт себя неожиданно для Апетитии бесцеремонно и грубо, огрызнувшись в ответ: «Чего пристала, помню я».
И от такого, не имеющего объяснения ответа Аверьяна, Апетития в глазах темнеет и теряет дар речи и выразительности в лице, с которым она смотрит в спину Аверьяна, с хлопающими и наливающимися слезами глазами и начинает готовиться к эмоциональному взрыву, если Аверьян себе ещё только позволит третировать её и её желания на публике.
А Аверьян между тем, не из природной грубости и жестокости к матронам так осадил в себя Апетитию, чего, впрочем, она заслуживала по глубокому разумению Аверьяна, если он соберётся хорошо над этим вопросом подумать, а Аверьян был сейчас крайне занят. Его внимание привлёк последний выводимый на осмотр невольник, а именно критянин Критос. Насчёт которого у него возникли удивительные и закатившие его прямо-таки в безудержный смех мысли, правда пока что только про себя.
А если учитывать то, что Аверьян имел большую склонность едкой остротой разбавлять свою и жизнь окружающих его людей и плюс в нём наличествовало специфическое чувство юмора (о таких как он остроумных людях писалось одним величайшим умом, Сенекой: «Я не могу жалеть об этих людях, которые скорее готовы потерять голову, чем потерять удачную остроту»), то можно только догадываться, какую ловкую хитрость он задумал провернуть, воспользовавшись Критосом с острова Крита, о жителях которого сложился в умах людей такой обесценивающий и задевающий их достоинство штамп. Мол, все критяне лжецы.
И что удивительно, то этот слух, вылившийся в итоге в такое крепкое умственное людское убеждение или заблуждение, рождён был, кто бы мог подумать, философским умом большого учёного Эпименида, для которого слухи и молва хоть и были не проверенные практикой надуманности, которые не стоит принимать и в расчёт, – ну раз его обманул критянин, то зачем всех под одну гребёнку грести, даже если у тебя была обманным путём украдена гребёнка, – но как бы то ни было, он взял и придумал тот самый злосчастный парадокс: «Все критяне лжецы», поддерживающий на слуху это утверждение.
И вот Аверьян, любя больше всего на свете подшучивать над людьми ему близко знакомыми