дом и вернулась под родительский кров. В особняк Казанчи въехала занудная учительница истории, воплощение спартанской дисциплины и самообладания. В школе она ополчилась на списывание и плагиат, а дома с такой же неумолимостью боролась с любыми проявлениями горячности, беспорядка и спонтанности.
Еще был Сабахаттин, мягкосердечный, добродушный и скромный муж Бану. Хотя официально они все еще оставались мужем и женой, а сам Сабахаттин с виду был крепкий здоровяк и не приходился им кровным родственником, Бану толком и не жила с ним, разве что сразу после медового месяца, и бóльшую часть времени проводила в родительском особняке. Особой телесной близости у них не было, что выглядело заметным даже со стороны. И когда Бану вдруг объявила, что в положении и ожидает близнецов мужского пола, все только шутили насчет того, как она вообще умудрилась забеременеть. Увы, злая судьба, уготованная всем мужчинам рода Казанчи, не обошла и близнецов. Детские болезни унесли малышей до того, как они научились толком ходить и говорить. А Бану окончательно переехала к родственникам и впредь лишь изредка навещала мужа. Время от времени она наведывалась узнать, как у него дела, но, скорее, не как любящая жена, а как участливая знакомая.
Еще, конечно, был Мустафа, в этом поколении – единственный сын, драгоценная жемчужина, дарованная Аллахом наряду с четырьмя дочерьми. Левент Казанчи был одержим рождением наследника, так что все четыре сестры росли, словно незваные гости. Сначала родились три девочки подряд. Бану, Севрие и Фериде ощущали себя прологом к чему-то настоящему, результатом промаха в супружеской жизни родителей, твердо настроенных произвести на свет мальчика. Зелиха, пятый ребенок в семье, была зачата в надежде на еще один подарок судьбы. Обретя наконец сына, родители хотели проверить, не повезет ли им еще раз.
С самого рождения над Мустафой тряслись, как над бесценным сокровищем. Был принят целый комплекс мер, чтобы отвести от него злую участь, предначертанную всем мужчинам в роду. Младенцем его заматывали во всяческие обереги и амулеты от сглаза, не выпускали его из поля зрения, как только он стал ползать, и до восьми лет не стригли, словно девочку, чтобы обмануть ангела смерти Азраила. К ребенку обращались только «девочка», «эй, девочка, иди сюда!». Мустафа хорошо учился, но совершенно не умел общаться, и это отравляло ему жизнь в старших классах. Привыкнув быть королем дома, мальчик, казалось, не желал быть одним из многих в классе. Он был настолько нелюдим, что, когда Гульсум захотела отпраздновать с его друзьями окончание школы, оказалось, что ему некого приглашать. Мустафа был крайне высокомерен и неприветлив с посторонними. Дома его единодушно лелеяли, словно царственную особу, а каждый день рождения неумолимо приближал его к роковому концу, постигавшему всех мужчин рода Казанчи. Учитывая все это, было решено, что лучше отправить его за границу. Не прошло и месяца, как необходимую сумму собрали, продав драгоценности Петит-Ma, и восемнадцатилетний отпрыск семейства Казанчи