семьянин, а какой же мирянин от миру прочь?..
Дверь с грохотом распахнулась, и передо мной человек вырос: поперёк себя толще, да на щеке бородавка – телу прибавка; в горле петух засел:
– Гражданин начальник! Крысу поймали! Что делать? Крысу поймали!..
Ума не приложу: смотрел то на него, то на завхоза:
– Да что делать?.. Убить и выбросить. – Долго думать, тому же быть, да и лишние догадки всегда невпопад живут.
А завхоз Сугробов, прислушиваясь к шуму и грохоту в курилке, довольно улыбался:
– Оторвут сейчас от хвоста грудинку… «Застегнут» они его, гражданин начальник. Как пить дать – замочат!
– Кого – «его»? – всё не мог я понять. – Крыса же «она»! – Аль я уши отсидел?..
А у завхоза по-прежнему рот до ушей:
– Кто в тумбочках крадёт, крыса по-нашему. Крысятник. Вот по заслугам вора и жалуют.
Много учён, да не досечен, – кинулся я в курилку, а завхоз за мной – обогнал и блажанул:
– Мужики, завязывай! Проучили – и хана!
В курилке – спиной к печке – мужичок прижался: глаза на нитке висят, по пояс юшкой умылся, сопит и всхлипывает. Увидев меня, все расступились и отодвинулись. Ждали: каким глазом взглянет?..
– Разойдись! – себя я не узнавал. – Все по местам! Сам разберусь! – Развернулся, а мужичок следом за мной: голосом пляшет, ногами поёт – спасся!
В кабинете завхоз Сугробов передо мной верёвки из песка вил:
– Гражданин начальник! Слово-олово: больше пальцем не тронут, кому охота срок за гниль тянуть.
Попало за дело. Никто не видел и не слышал. Слово-олово!
Так сработано, что не придерёшься. Думаю, добро, шпана замоскворецкая: видно, всю вашу хитрость не изучишь, а только себя измучишь. Но одно здесь верно: слушай в оба, зри в три!..
Как раз по селектору на всю зону и фильм объявили: «Внимание! Завхозам отрядов построить осуждённых и привести в клуб для просмотра фильма «Возьму твою боль»!
Вроде и у дела я оказался: в два счёта построив людей возле отряда, завхоз доложил о готовности, на что я неопределённо дёрнул головой, а завхоз скомандовал: «Шагом марш!» – И я уже со своим законным отрядом, немного сбоку, как и положено начальству, дошагал до клуба; кругом слабые и тусклые огоньки лампочек на столбах, зябко да неуютно…
Зато возле клуба светлынь: подходили отряд за отрядом, завхозы докладывали дежурному Сирину, и тот своим зычным гласом: «Давай, урки!» – разрешал вход. А у клубных мостков помощник дежурного – чернющий прапорщик, едва до пупа не расхристанный, схватил за грудки осуждённого, мальчишку, пытавшегося в неустановленных по форме одежды ботинках взобраться по крутым ступенькам клуба:
– Ти-и… че-эго это виисиваешь? Па-ачему тут висиваешь?!
Малокровный и съёжившийся парнишка, запахиваясь в великовозрастную фуфайку, оправдывался:
– У меня плоскостопие, разрешено медчастью. Можно пройти?..
Но у прапора, внезапно налившегося