пансиона, мне уж минуло пятнадцать лет. Так помните же, мы с братом ждем вас и вашу подругу!
И, кивнув темной головкой с длинной, до талии, косой, Ася стала быстро спускаться с лестницы, прежде чем Веня успел поблагодарить ее за приглашение.
Не смея поверить своему счастью, мальчик стоял перед закрытыми дверями своей квартиры. «Неужели же это правда? – думалось ему. – Неужели он и Дося могут теперь беспрепятственно слушать вблизи игру их “чудесного музыканта”, того самого талантливого скрипача, который так пленил их своей игрой?..» Положительно ради этого стоило перенести даже такую мучительную неприятность, которая случилась с ним нынче. И уже совсем счастливый, мальчик вошел к себе.
А в это время в комнате артистки Подгорской происходила беседа совсем иного рода.
Очень недовольная поведением крестницы, привела Ирина Иосифовна Досю домой.
– По-настоящему, тебя следовало бы примерно наказать за то, что ты осрамила меня на весь дом, гадкая девчонка! – строго обратилась она к смущенно молчавшей девочке. – Но то, что ты чистосердечно рассказала всю правду, отчасти смягчает твою вину, и я ограничусь тем, что запрещаю тебе три дня подряд выходить из дома. Слышишь? Целых три дня ты просидишь дома! А чтобы ты не удрала, когда меня не будет дома, я возьму твои ботинки и спрячу их в шкаф под замок, – так будет вернее. Давай-ка мне их сюда, живо!
– Крестненькая…
– Что «крестненькая»? Стыдись! Ты большая, четырнадцатилетняя девочка и не можешь понять, насколько некрасиво твое поведение… И нечего теперь делать жалостливое лицо… Этим меня не разжалобишь. Так-то, моя милая! Снимай же ботинки… Слышишь?
Увы! Досе не оставалось ничего другого, как повиноваться. Поминутно вздыхая на всю комнату, она расстегнула ботинки, сняла их со своих маленьких ног и с опущенными глазами вручила крестной, которая поставила их на пол возле себя.
– Прекрасно, теперь я, по крайней мере, хоть три дня буду спокойна; хоть за эти три дня ты снова не выкинешь какой-нибудь штучки. А теперь подай мне «Чтец-декламатор»[10], я задам тебе урок – выучить стихи за это время. Не сидеть же тебе три дня сложа руки и ничего не делая!
О, на этот раз Дося вздохнула так громко, что ее крестная, несмотря на все свое недовольство девочкой, едва могла сдержать улыбку. И эта улыбка решила дело. С быстротой молнии Дося кинулась на грудь Ирине Иосифовне, обвила руками ее шею и в одно мгновение покрыла все ее лицо градом поцелуев.
– Да… Да… И без ботинок сидеть буду, и стихи вызубрю! – лепетала между поцелуями и смехом девочка. – Только вы-то, крестненькая, не сердитесь на меня. Ради Бога, не сердитесь на глупую Доську – она вас так любит, золотенькая моя, бесценная моя!
– Ну-ну, довольно! – Ирина Иосифовна старалась отбиться от этих бурных доказательств любви и вырваться из цепких объятий шалуньи, в то время как предательская улыбка все еще играла на ее губах.
Как ни старалась Подгорская