сказал он, указывая на пару берцев, снятых с Клауса.
– Запоги.
– Бутылка.
– Бутылька.
– Вода.
– Вота.
На последнем слове он непроизвольно облизался, и старик обратил на это внимание. Он зачерпнул кружку воды и помог тому напиться. Половина растеклась по подбородку, но этого было достаточно, чтобы утолить жажду.
Клаус уловил нечто во взгляде старика, когда тот поил его. Промелькнуло в этих влажных глазах на мгновение то, что он назвал бы отцовской заботой. От осознания этого мурашки побежали по телу. Старик тоже поймал себя на этом и поспешил придать лицу привычный угрюмый вид.
– Ладно, немчура, пойду сготовлю твою любимую овсянку. И если ты, падла, вздумаешь тут рожу кривить…
Через полчаса – Клаус был не уверен, но предположил, что прошло именно столько, – русский вернулся с миской овсянки. На вкус она была пресная, и жрать ее было занятием не из приятных, но зато она просто на ура утолила чувство голода.
Клаус услышал лаянье пса. Стало быть, этот старикан точно не один, у него хотя бы есть собака. Это надо учесть. Но все же по-прежнему держать ухо востро – рядом обязательно могут быть другие. Нужно учитывать любую мелочь, если он хочет сбежать отсюда. Вот только как это сделать? Руки у него крепко связаны, левая нога по-прежнему ноет от боли – на ней далеко не уйти.
«Сперва нужно оценить обстановку, – подумал он, – понять, когда русский выходит из хибары, как долго отсутствует. Нужно учитывать малейшие детали, только тогда ему удастся разработать план побега».
Этот поток размышлений навел на интересную мысль, которой он сам удивился. Она все это время лежала у него под носом, но он старательно не обращал на нее внимания:
«Почему он спас меня, перед этим бросив умирать? Что заставило его передумать и вернуться, как будто ничего и не было? Совесть замучила? Нет, здесь нечто другое…
И еще. Каким образом он умудрился залатать его ужасные раны?» Клаус помнил, что было с его ногой, когда он очнулся посреди ледяного леса.
– О чем думаешь, Ганс? – Клаус уловил вопросительную интонацию. – Козни против меня замышляешь? Я же вижу, как лоб у тебя морщится.
– Зачем спас меня? – кивком он указал на перевязанную ногу и осознал – русский не поймет ни слова, но вопрос этот так терзал его изнутри, что он на мгновение забыл про языковой барьер.
Старик уловил его взгляд и кивнул.
– Понимаю, это не марля, не бинты… Но чем богаты, тем и рады. Тут тебе не госпиталь с хлопающими глазками медсестричками, – следующую ложку овсянки он съел сам, перепачкав седую бороду. Клаус почувствовал, что его тошнит. – Поэтому пока так. К тому же нашим ребятам будет все равно, каким я тебя отдам, хе-хе. Им же главное… – он постучал ложкой себе по затылку, – …что у тебя там, в твоей головушке светленькой. И ты вообще мог бы сказать спасибо за то, что я тебя спас. Лучше бы я тебя оставил там подыхать, не пришлось бы рубашек