не дал ничего… Здесь ничего нет необычного. Я пришёл сюда, повинуясь собственной глупости, а не руководствуясь указаниями некоего «глубинного голоса». Наверное, это ожила мечта любого мальчишки о чудесных приключениях и великом предназначении… Сидя на распоротых тюках, я смотрел на удаляющийся берег, и думал, что мне суждено умереть глупым. Драгал почти миновал отрезок спокойного течения, и начал подрагивать, словно в предвкушении бешеной гонки, как будто был ездовым шипохвостом, а не судном.
Нет ничего хуже, чем ждать, и неважно – чего. Лучше уж я буду искать несуществующее, чем ждать. Тюки составляли лишь малую часть груза драгала, ещё по палубе перекатывались бочонки и валялись какие-то ящики, ранее закреплённые канатами. Странная всё-таки галера, несмотря на общую и обычную странность драконьеров. Обычно они помещают груз в трюм – это избавляет от трудоёмкого и дорогостоящего натирания каждого ящика и тюка жаропрочной смесью. Но… не людей же они перевозили в трюме? Люди над Бездной не могут путешествовать.
Ящики не поддавались никак. Сюда бы нашего кузнеца, или того, кто имел ключ от их замков, а не семнадцатилетнего мальчишку, не имеющего ни знаний, ни силы, чтб взломать их. Драгал качнуло с борта на борт – бездна выплюнула струю излучения, но не прицельно: впору ложиться и вспоминать всю прошедшую жизнь, но…
Видимо, он был прижат ящиками к самым перилам, а теперь, когда они сдвинулись из-за прошедшего впритирку огненного плевка, стал виден. Мужчина. Нет, не так – человек. Человек на корабле драконьеров. Немыслимо, невозможно, нереально и, тем не менее – это так. И это равноценно тому, как если бы не наступило утро.
Никто и никогда не запрещал людям путешествовать через Бездну. Кроме Бездны. Если человеку необходимо – ни опасности, ни высокая плата, ни страдания не остановят его. Ничего, кроме верной смерти. Бездна была этой смертью… И никто, никогда не дерзал вступить на борт драгала – кроме драконьеров.
Но этот человек… его убила не Бездна. Я видел останки нескольких бедолаг, накрытых выплеском излучения на обрыве – тела их были обезображены, обожжены, изъязвлены страшными ранами. Мне трудно даже представить, в каких муках они умирали. А этот мужчина умер по-человечески: светлая кожаная куртка была порвана в нескольких местах и покрыта засохшей кровью, правую щёку пересекла тонкая царапина, обезобразившая строгие черты.
Пульса не было, сердце не билось, кровь давно высохла, но его лицо хранило выражение человека, идущего к намеченной цели, не завершившего нечто важное. Упорное, упрямое… Если у человека есть душа, то она, наверное, ещё рядом со своими бренными останками – не может мертвец сохранить такое выражение. Не может и точка.
Мужчина посмертной хваткой сжимал что-то, какой-то льдисто посверкивающий кулон – из кулака тянулась тонкая металлическая цепочка. Было бы правильно, наверно, попробовать забрать у погибшего