каталогом, весы – и изобразил их со всей возможной точностью. Студийцы сочли, что я и впрямь свихнулся. К концу сеанса явился профессор да так и остолбенел перед моим рисунком. Студийцы окружили нас в тревожном молчании. Я дерзко заявил слегка сжатым от застенчивости голосом: „Может быть, вы видите Богоматерь, как все люди, а я вот вижу весы“.»
Впоследствии, в своих статьях, опубликованных в немецких и французских журналах, Эрнст осмеивал тех критиков, которые оценивали искусство согласно таким критериям, как «вкус» и «мастерство».
В 1909 году Макс поступил в университет Бонна на факультет философии. Так пожелали его родители, прочившие Эрнсту карьеру преподавателя. В свободное от обучения время, Макс пропадал на лекциях по искусству, бродил по музеям, изучал психологию при психиатрическом госпитале Бонна. Здесь будущий дадаист и сюрреалист обратил внимание на картины душевнобольных людей. Расплывчатые фигуры, аляповатые пятна, несочетаемые цвета… Это было самое честное и свободное искусство, которое когда-либо видел Макс.
Казалось, жизнь только началась. Первые выставки Эрнста в одном из боннских книжных магазинов, первый успех, знакомства с писателями, поэтами, художниками, членство в творческой группе «Молодой Рейнланд»… Все это оборвалось в один момент. Война…
– Совсем мальчишка. Господи, что с ним?
– Ранение в голову, лейтенант, правая рука, опять же, пострадала…
– Как звать?
– Макс Эрнст по прозвищу «художник».
– Почему «художник»?
– Так он и есть художник, лейтенант. Рисует, как бог. Хотите, вас нарисует, хотите – жену вашу.
Сам Эрнст лежал на носилках не в силах произнести ни слова. Господу было угодно сохранить Максу жизнь. Благодаря пожалевшему его лейтенанту, Макс был переведен из полевой артиллерии к картографам, где можно было рисовать, а после – целый и невредимый вернулся к семье в Кельн.
Незадолго до окончания войны Эрнст женился на своей однокурснице, заместителе директора Кельнского музея Луизе Штраус. Скромная, неприметная, маленького роста, с копной коротко остриженных светлых волос, собранных под гребешок, приземистой шеей и кроличьими зубами, Луиза не могла соперничать с Гала, казавшейся на ее фоне красавицей. На одной из фотографий, сделанных в 1922 году в Инсбруке, запечатлены вместе чета Элюаров и чета Эрнстов. Еще не грянул гром, не сошлись в дьявольской партии шахматы, Гала – изнеженная, высокая, худая в модной шляпке и изысканном наряде еще не поставила мат домовитой, ранимой, заточенной под материнство Луизе. Только что отгремела Первая мировая. У Эрнста и его белокурой жены родился сын Ульрих, ласково именуемый в лоне семьи Джимми.
И снова музеи, лекции, краски, кисти, холсты.
«Дорогой друг! Ты не можешь представить себе, как я воодушевлен и счастлив. Еще вчера война разоряла не только наши дома, она разоряла наше искусство. Пули и снаряды не пощадили гениев, способных на создание великих шедевров. Мы осиротели. И вот… Жизнь снова