Да и этот первый уже небо носом пашет, услышав, какой он ценный. Остальные двое вообще еле-еле мечутся. Даже я вижу. А все равно берем, учим… Знаешь, сколько сейчас только Министерство транспортного хозяйства запросило? Двадцать человек, и это не считая основных инстанций. Где я им столько «видящих» возьму? А им вынь да положь. Нехватка кадров дикая…
Я не поверила своим ушам. Когда я поступала, нас набрали шестьдесят человек, да еще и по группам делили: на сильных и послабее. А теперь – трое?
– А почему так мало-то?
– А кто его знает. Это же не запрограммируешь заранее, сколько будет, а сколько понадобится. На будущий год набирать будем, чувствую, всех подряд. Даже взрослых уже брать разрешили – до тридцати пяти лет подняли возраст поступающих. Скоро в пятьдесят поступать будут, лишь бы были. Учить их сложно, а что делать?
– Так тем более, зачем им возиться с потерявшей способности ученицей?
– Кира, услышь ты меня наконец! – успокоившийся было директор вновь вспыхнул как спичка. – Да им наплевать, что там у тебя происходит. Любой из них придет, затребует документ из архива, – а я его обязан комиссии предоставить по первому требованию, – откроет твою страничку. И все, конец истории. Коэффициент Поля у тебя сто двадцать! У Свански он был девяносто пять!
Я услышала это, и мне показалось, что земля, как в лучших романах, закружилась и ушла из-под ног. То ли стресс, то ли голод – с утра я выпила лишь чашку кофе, а припасенные бутерброды съесть не успела – сказался. Спасло от позорного падения на пол лишь то, что я и так сидела.
Пришла в себя я уже на кушетке, с мокрым полотенцем на лбу. Директор сидел за столом и что-то писал. Увидев, что я очнулась, он нажал кнопку на телефоне:
– Маша, будь добра, чаю сладкого.
Я попыталась сесть, несмотря на дурноту. Второй раз хлопнуться в обморок менее чем за сутки, как какая-то кисейная барышня, – вот что значит начать вести интересную жизнь… Стыдоба, словом.
– Лежи уж, – снисходительно произнес директор, возвращаясь к бумагам. – А то снова голова закружится.
– Сто двадцать? – переспросила я слабым голосом.
– Сто двадцать, – подтвердил Джафар Аркадьевич, шурша страницами.
Я замолчала и принялась смотреть на потолок с золотыми расписными узорами, фениксами, кажется. Дверь неслышно открылась, и в кабинет зашла Маша с подносом. Если она и удивилась, увидев меня на кушетке, то виду не подала. Через минуту я уже держала в руках чашку вкусно пахнущего чая. Я знала, что Маша – мастерица по напиткам, не считая прямых обязанностей, поэтому с удовольствием отпила немного: потрясающе! Даже сладость вкус чая не испортила.
– Что-нибудь еще, Джафар Аркадьевич? – певуче спросила секретарша. Голос у нее был глубокий и красивый.
– Нет, больше ничего. Можешь идти.
Маша кивнула (поклонилась?) и так же неслышно исчезла за дверью.
Говорят, раньше у них с Джафаром Аркадьевичем был роман. Глядя на Машу, я считала это вполне возможным: хорошенькая,