сударыня, все выплачете.
Серафима. О, Мариамна! Разве не знаешь ты всех моих напастей? Можно ли мне не плакать, когда со всяким почти днем новые причины к слезам по милости моего дядюшки получаю?
Мариамна. Но что вы слезами своими сделаете? Поможете ли себе хоть на волос?
Серафима. Знаю, что не помогу, но что делать, когда сердце не может вытерпеть. Грусть переломила меня: совсем, и я глаз не осушаю с самого того времени, как побывал у нас намняшняй гость. Чай самая нелегкая его к нам приносила.
Мариамна. Но что ж такое, сударыня, он сделал?
Серафима. Ах! Мариамна! Ты нового моего горя совсем еще не знаешь, ты на это время отлучалась, и это без тебя было. Что он сделал? – спрашиваешь ты, а вот только то, что прибавил напасть к напасти и слезы к слезам. До сего времени хоть та была мне отрада, что я ласкалась надеждою, что авось-либо когда-нибудь избавлюсь я из сих варварских рук и из сего проклятого дома, а ныне до того доходит, что лишаюсь и сей последней отрады, не могу льститься и тою надеждою. Словом, Мариамна, погибла я навек, ежели это сделается. (Плачет.)
Мариамна. Да что такое, сударыня? Пожалуйте мне скажите. Удостойте меня этой поверенности. Вы знаете, что мне ваше благополучие дорого и что я вам от всего моего сердца всякого добра желаю.
Серафима. Так, Мариамна, это я давно знаю, и до сего времени усердием твоим ко мне всегда была довольна, и могу сказать, что за то и сама тебя, как сестру родную, любила. Но ах! Я слыхала, что все в свете переменяется: так боюсь, чтоб не сделалось того когда-нибудь и с тобою.
Мариамна. Со мною! И! сударыня! С чего это вы взяли? Да чему такому со мною сделаться и как мне перемениться?
Серафима. На свете бывает всякая всячина. Сегодня мы таковы, а завтра совсем инаковы быть можем… Так неравно, не переменилось бы и твое ко мне сердце.
Мариамна. И! Что вы, сударыня! уж бы мне вас перестать любить и почитать. Сохрани меня от того. Боже! Разве я с ума сойду и сама себя позабуду. Нет, нет, матушка, не думайте этого никогда обо мне! Но помилуйте! Что вам это вздумалось, уже не насказал ли вам кто чего-нибудь на меня. Домок у нас изрядны! Не имеете ли вы на меня уже какого подозрения.
Серафима. Нет, Мариамнушка, а мне так что-то, пришло в голову, чтоб не вздумала и ты сообщиться когда с моими гонителями и быть заодно с дядюшкою.
Мариамна. Мне! Мне! Чтоб от вас отстать и быть заодно с дядюшкою! С этим подлинно злосердовым и не человеком, а зверем? И! Что вы, сударыня, затеяли? Разрази меня, Бог, ежели только подумаю о том.
Серафима. Хорошо, Мариамна, так я тебе все расскажу.
Мариамна. Пожалуйте, матушка, ничего не опасайтесь.
Серафима. Ты знаешь, Мариамна, что по сие время почитал дядюшка меня своею племянницею и роднёю, а ныне выходит, что я ему чужая и так далеко родня, что сыну его на мне жениться можно. Намняшний гость считал как-то родню, растолковывал сие дядюшке и его в том уверил, а он-то и взял в голову.
Мариамна. Что вы говорите, сударыня! Ах! Боже мой! И он вправду хочет женить сынка-то своего на вас?
Серафима.