телу пробежала судорога, и сержант с ужасом осознал, что совершенно не может пошевелиться. Выпучив глаза, он уставился на шамана. Тот подошёл и стал бесцеремонно шарить в карманах куртки. Не найдя ничего, кроме огнива, «балахон» вытащил кинжал из ножен, положил на стол и, потеряв к человеку всякий интерес, стал изучать его сумку.
Выудив из неё агат, шаман вдруг застыл как истукан, а потом резво подскочил и принялся возбуждённо трясти пленника за плечо.
– Та са мута ратк?! Та са ратку мута илут?! (Где ты это взял?! Где ты взял этот камень?!)
– Я не понимаю, что ты там лепечешь, – проговорил Колин, еле ворочая языком. Оцепенение не давало быстро говорить. Услыхав незнакомый язык, «балахон» прекратил трясти пленника и крикнул:
– Ших’атху! (Войдите!)
В шатёр вошли те двое, что тащили сержанта, и шаман властно проговорил:
– Этху, стлэс, навита! Ануста мора лин туска! (Увести, накормить, охранять! Скоро он мне понадобится!)
Охранники, подхватили Колина под руки и потащили на выход, но сзади раздался раздражённый голос хозяина шатра:
– Ти’атху! (Стойте!)
«Балахон» направил в сторону сержанта жезл, произнёс что-то нечленораздельное и Колин ощутил, что может шевелиться. Коротышки поклонились и выволокли пленника наружу…
***
Усевшись на пол землянки, Колин с блаженством вытянул ноги. То самое помещение, где он в первый раз очнулся после пленения, за неполные три седмицы успело стать родным.
Вот уже двадцать дней график пленника не отличался разнообразием. Поутру приходил один и тот же коротышка по имени Нурх и водил сержанта по деревне. Указывая то на огонь, то на животных, то ещё куда, Нурх произносил их названия на языке менк’оа, а Колин должен был повторять и запоминать. По прошествии семи дней его отводили в шатёр к шаману, где тот проводил с ним различные эксперименты.
В первый раз шаман велел раздеться, а потом долго осматривал тело сержанта. Его заинтересовал ожог, который к тому времени стал шрамом, образовавшим на груди интересный рисунок. От пятна, величиной с небольшую монету в разные стороны разбегались десятки белых ломаных нитей различной длины. Шаману шрам напомнил паутину, но на самом деле узор более всего был похож на треснувшее под камешком стекло.
Во второй раз коротышка снова заставил сержанта раздеться и приказал лечь в центре шатра. Затем стал производить какие-то манипуляции со шрамом, отчего тот засветился мягким голубоватым светом. Это свечение настолько поразило Колина, что он попытался встать, но получив обездвиживающий разряд, вновь растянулся на полу.
А завтра его поведут к «балахону» в третий раз…
– Лучше не дёргайся, человек! – произнёс шаман, когда воины оставили их с сержантом один на один. Жезл недвусмысленно поднялся в воздух. – Не то сделаю очень больно.
Проведя среди коротышек почти месяц, Колин так и не смог сносно общаться на их каркающем наречии. Поэтому сейчас понял лишь слово «человек», что постоянно употребляли по отношению