и прикнопил к доске объявлений у актового зала совершенно кошмарную фотографию, на которой у той девочки из задницы торчал карандаш. Хуже не бывает. Наверное, у девчонки вся жизнь пошла под откос.
В два часа Нова снова зажгла ночник. В квартире стояла тишина. Те двое, наверное, уснули; Нова включила ноутбук и ввела пароль.
Ответа все еще не было.
Особенно тяжело интеграция дается чернокожим мужчинам из африканских стран
Мусульманская часть кладбища
Aloving mother reuniting with her lost son… Очень подходяще, учитывая, кто именно опоздал на похороны. Теперь Кевин вспомнил, из какого фильма цитата. “Три тысячи миль до Грейслэнда”, полный шлак, но с Кевином Костнером в главной роли.
Кевин кивнул Вере Дагемар, подумал, что она сильно похудела.
А вот ее сын Себастьян – наоборот. Кевин не видел его лет десять. Себастьян не только прибавил в весе, но и постарел. Ему ведь еще сорока нет, а выглядит стариком. По словам Веры, они перестали понимать друг друга, когда он лет десять-пятнадцать назад затворился в обществе своих компьютеров в студенческой квартирке на Вальхаллавэген. Все втроем они сели в последнем ряду, Вера печально улыбнулась Кевину, Себастьян уставился в пол.
Церемония подходила к концу. Оставалась еще смешная история из жизни отца, которую наверняка все уже слышали. Служитель слегка приукрасил ее, чем вызвал приглушенный смех, и стал закругляться.
– Последней фразы не будет, – заговорил он, – как не было и первой. Нет начала, как нет и конца. Бог не создает, потому что созидание есть неизменное состояние. Перпетуум-мобиле, в котором жизнь – случайная прихоть. Цветок, расцветший на легком мироздания, раскрыл лепестки в хрупком объятии.
Кевин подумал, что эти слова, невзирая на богоотрицание, звучат религиозно. Бедный папа. Такой большой, сильный – а всего лишь хрупкий цветок.
По собственной воле отец зашел в церковь один-единственный раз – во время отпуска в Париже, Кевину тогда было лет четырнадцать-пятнадцать. Нотр-Дам, в каком-то смысле – главная церковь мира. “Оставь надежду всяк сюда входящий”, сказал отец, проходя в церковные врата. Это было очень давно, но Кевин до последнего слова помнил, что отец сказал про цитату. “Не Библия, но тоже хорошая книжка”.
Кевин вытер слезы, улыбнулся воспоминанию, и тут органист снова заиграл. “A Whiter Shade of Pale”. Отец в принципе питал отвращение к любой музыке, написанной после 1959 года, но Кевин знал, что ему нравились сентиментальные шестидесятнические баллады “Прокола Харума”.
Кевин поднялся и подошел к гробу. Молча положил цветок рядом с отцовским портретом, молча постоял. Тридцать секунд, может – минуту в молчании, ни о чем не думая. Потом слезы вернулись, и Кевин вышел.
Себастьяна не было видно; наверное, удалился, когда началось прощание. Улучил минуту и улизнул, пока другие были заняты собой. Вера огляделась и недовольно покачала головой, после чего шагнула к Кевину и обняла его.
– Не понимаю я Себастьяна, – сказала она. – Он же твердил, что хочет повидаться с тобой,