меня, я никак не могла дождаться того часа, когда сяду в самолет и он унесет меня к чуду. Время тянулось так медленно, что сил ждать больше не было.
Мы лежали на диване и смотрели только что появившееся в нашем городе кабельное телевидение. Показывали какой-то зарубежный фильм про любовь, уже и не помню его название. Герои там пели, танцевали, влюблялись. А их родители, как всегда, были против этого союза. В те годы любой иностранный фильм был для нас явлением.
– Мама, а почему во всех фильмах и в книжках, какую ни открой, родители всегда против выбора своих детей? – спросила я маму.
– Потому что мы умнее вас и лучше знаем, что для вас лучше.
– А кто вам сказал, что вы лучше знаете?
Мама не нашлась, что ответить:
– Знаем, и точка.
– Вот ты всегда так. А как же любовь?
– Какая такая любовь? – скривилась мама.
Когда фильм закончился, я вспомнила, как мама мне рассказывала любовные истории, связанные с моей бабушкой Прасковьей:
– Мама, а помнишь, ты мне рассказывала о моей бабушке Прасковье, той самой дочке Евхимии, и о ее подружках? Расскажи еще раз.
– Я тебе уже сто раз рассказывала.
– Ну еще разок. Пожалуйста! – взмолилась я. – Так и время быстрее пройдет.
– Так и хочешь побыстрее улететь от нас, – пожурила меня мама. – Ну ладно, уговорила. Слушай.
Глава 4. Прасковья
Прасковья родилась летом 1898 года – здоровым, румяным ребёнком. Единственная и долгожданная дочь, младшая в семье.
Девочка лежала в люльке, которая была подвешена к потолку, и, рассматривая свои маленькие, пухлые ручки, тянула их к солнышку, которое заглянув в окно дома ранним утром, не покидало его в течение дня. Поймать этот яркий лучик, который заставлял ее морщиться и прикрывать темно-синие глазки, со временем изменившие свой цвет, как у всех младенцев, ей никогда не удавалось. Но несмотря на это, можно было наблюдать с интересом за движением своих пальчиков, сквозь которые проходил солнечный свет и окрашивал их в красный цвет, а потом ещё и попробовать их на вкус.
Прасковья потянула ручки в рот: «М-м-м, ничего, – подумала она. – А что будет, если и эти попробовать?» – и девочка, ловко схватив свою ножку, потащила ее в рот, кряхтя и чмокая. «Проголодалась?» – нежно говорила мать, брала дочь на руки и прикладывала к своей груди. Прасковья хватала материнскую грудь и, мурлыкая, как котенок, закатывала глазки от наслаждения: «Вот так гораздо лучше», – проносилось у нее в голове, и блаженный сон наваливался на нее, как теплое пуховое одеяло. Мать укладывала дочку обратно в люльку и шла заниматься своими домашними делами.
– Ну, как моя малышка сегодня спала? – спрашивал Василий, подходя к люльке и рассматривая свою дочь.
– Хорошо, – отвечала Евхимия. – Что ей сделается?
– Ты, мать, смотри за ней.
– Смотрю-смотрю я за твоей любимицей. Не волнуйся, иди с Богом.
Ребенок рос не по дням, а по часам. Отец Прасковьи, как и многие отцы, любил дочь