дорвалась до власти, кобыла тощая, – бормотала Лида, натягивая комбинезон. – Сука!
– Ты уж определись, свинья, кобыла или сука, – усмехнулась я, сжимая в ладони ручку пакета, так крепко, словно вот-вот кто-то отнимет.
– Всё сразу! – рявкнула Лида. – Правильно, все люди, все отдыхать хотят, в красивых платьях сидеть хотят, «Оливье» жрать, шампусиком баловаться. А мы – говно, мы поработаем, судна потаскаем, в вену поколем, мы Новый год отмечать не хотим.
В голосе Лиды звенели слёзы. Да, обидно ей. Мне бы тоже было обидно. Вот только я знала, что в восьмой палате лежит он – мой зеленоглазый враг, или друг, или просто человек, с которым у меня никогда ничего не срастётся, с которым нас разделяет огромная пропасть, и о котором так приятно мечтать по ночам.
– Зато мы здесь без Ксюши, – проговорила я. – Никто под ухо не зудит, никто над душой не стоит.
– Примета нехорошая, – вздохнула подруга. – Как Новый год встретишь, так весь год и проведёшь.
– Да брось. Пандемия не навсегда.
Сказала и поёжилась от своих слов, от омерзения к себе. Лгунья! Пандемия продлится столько, сколько будут искать Радужную ведьму. А я постараюсь, чтобы меня не нашли. Вина – виной, но умирать мне не хотелось, а тем более так, как умирают действующие ведьмы. Прости меня, Лида, прости, мальчик Костя, простите, мама и папа, но радужная лихорадка вас ещё долго не оставит.
Лида отправилась на пост, а я, в свою восьмую палату.
Открыв дверь, я остолбенела от смешанного чувства вины, страха и горечи. Пакет с новогодними подарками выпал из ослабевшей руки. Все кровати, кроме одной были пусты. В тусклом жёлтом свете единственной лампочки, их ржавые панцирные сетки казались ещё более зловещими.
– Сегодня утром, – тихо произнёс Архип. – Костя где-то в пять, а старики почти одновременно, к девяти.
– И как они все могут веселиться? – стрелой пронеслась болезненная мысль. – После того, как узнали, что этих троих больше нет? После того, как их тела были упакованы санитарами в пластиковые пакеты и отправлены в крематорий? А я? Как я могу стоять здесь, зная, что сама же и погубила и этого мальчика, и этих старичков, и множество других людей, женщин, детей, мужчин, имевших разные цвета кожи, говоривших на разных языках, о чём-то мечтавших, кого-то любивших?
– Лиза, тебе плохо? – голос Архипа доносился как из-под слоя ваты. Сочувствие, желание помочь, утешить. Чёрт! Я не достойна этого! Я – тварь, опасная, мерзкая, тварь!
– Я купила конфет для Костика, – собственный голос слышался словно со стороны. – Хотела книжку, но ведь открыты лишь продуктовые магазины. А ещё бананов для Ивана Кондратьевича взяла и йогурт для Петра Андреевича. Там такая очередь была, мы с Лидкой долго стояли, в магазин запускали по три человека, да и тех лишь в масках. Город словно мёртвый, так страшно. Никто не смеётся, все молчат или шепчутся. Снега по колено, ведь не убирает никто, дворники тоже на карантине сидят. Транспорт не ездит, мы с Лидкой до её