ни иудея, ни язычника, ни раба, ни свободного… ибо все вы одно»[14] – взывали апостолы к человечеству. «Да будут все едино»[15] – этот евангельский призыв можно смело назвать самым лаконичным изложением христианского варианта глобализации, на многие столетия определившего ход всемирной истории.
Но в отличие от Древнего Мира, христианство не могло и не хотело удовлетвориться внешним, механическим единством народов и племен, спаянных в общую имперскую конструкцию силой беспощадной государственной власти. Сила нравственных идеалов, сила надмирных святынь превратилась в главный двигатель христианства первых веков новой эры. Эта великая сила зажгла сердца миллионов людей жаждой высшего совершенства и высшей праведности, которая на исторической сцене воплотилась в пассионарный толчок огромной мощи[16], самым радикальным образом изменивший картину мира.
«Государственному крепостничеству» поздней античности христианство противопоставило пламенный пафос личной свободы, прочно соединенный с самоотверженным правдоискательством. «Познайте Истину, и Истина сделает вас свободными» – возвестил церковный призыв[17]. В ответ тысячи мучеников кровью засвидетельствовали, что скорее расстанутся с самой жизнью, чем с драгоценной духовной свободой, обретенной благодаря новому вероучению.
Безбрежный религиозный синкретизм и духовная леность античного декаданса были решительно вытеснены христианским пафосом всемирного мессианства: «Посылаю вас, как овец среди волков, – напутствовала молодая церковь своих приверженцев. – Не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить… Идите и научите все народы»[18]. И легионы добровольных миссионеров отправились «во все концы земли», невзирая ни на какие лишения и опасности.
На таком фоне соблазны растлевающей роскоши, мирского величия и славы померкли перед христианским пафосом добровольной нищеты и жертвенности. «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих»[19] – этот евангельский идеал и по сию пору являет собой наиболее емкую формулировку бескорыстного альтруизма, без которого немыслимо человеческое бытие.
«Христианство не входило в компромиссы, – резюмировал Лев Тихомиров, один из наиболее глубоких и самобытных русских мыслителей начала ХХ века. – Оно жило не для безопасности и благосостояния членов церкви, а для того, чтобы всех людей привести к Единому Истинному Богу». От этого служения высшим целям «христиан не могли оторвать ни гонения, ни милости, ни величайшие усилия языческого философского гения»[20].
Естественной составной частью такого пассионарного мировоззрения стал социальный идеал, который позднейшие исследователи назвали «христианским коммунизмом». Миру, «лежащему во зле», и государству, стоящему на страже мирских пороков, раннее христианство противопоставило