я им.
Выступая против Гриффо Фрагенштайна, я действовал согласно закону. Но понимал: истовые блюстители порядка при желании сочли бы мои поступки не лишенными ошибок. Например, сперва я должен был сопоставить показания Гриффо с показаниями Захарии. Действительно ли больной узник говорил правду? Может, он лишь свято верил в собственные слова, которые родились из бреда, вызванного горячкой и болезнью? Но даже если я поверил сыну Клингбайля, все равно сперва должен был отправиться к бургомистру и начать официальное дознание.
Отчего я так не сделал? Ну, во-первых, я верил в правдивость показаний Захарии. И вовсе не оттого, что был человеком наивным, легковерным и добродушным (хотя мы, инквизиторы, и суть бальзам на ранах мира сего). Я верил его словам, ибо истинный Слуга Божий обязан доверять интуиции, полагая, что она – истинный дар Господа. Во-вторых, я знал, что предвзятость бургомистра и неторопливость административных процедур приведут лишь к тому, что Гриффо получит время на противодействие. Я не нарушил закон, а лишь немножко прогнул его под себя. Но вот если бы Фрагенштайн оказался честным обывателем, а признания Захарии – бредом сумасшедшего, то – Боже, смилостивься над бедным Мордимером.
Владения Фрагенштайна охраняла калитка в каменной стене, хватило всего нескольких ударов тяжелыми молотами, чтобы расчистить нам дорогу. Но я знал, что с входными дверьми будет куда сложней. Когда гостил здесь впервые, я заметил, насколько они солидны – сделанные из толстенных балок, укрепленных железом. Да и окна на втором этаже – очень высоком втором этаже – закрывали на ночь, притворяя крепкие ставни. Здесь следовало применить сообразительность, а не слепую силу. Поэтому я взял колотушку и постучал. Раз, второй, третий. Наконец изнутри раздались шаги.
– Чего? – Голос был сонный и крайне недовольный.
– Именем Святого Официума, открывай! – закричал я.
Воцарилась тишина. Я не думал, будто тот, за дверью, решил, что это чьи-то глупые шутки. Попытка выдать себя за функционера Инквизиториума карается кастрацией, сдиранием кожи и сожжением на медленном огне. В связи с означенным выше фактом такие отважные шутники встречаются крайне редко.
– Я спрошу у моего господина. – На этот раз голос уже не был ни заспанным, ни недовольным.
– Если не отворишь двери, будешь обвинен в соучастии в заговоре, – сказал я громко. – Будешь подвергнут пытке и сожжен!
Я дал ему минутку, чтобы осознал значение моих слов.
– Считаю до трех, после чего прикажу выбить двери, – предупредил его. – У тебя есть семья, парень? – спросил я ласковым тоном и скомандовал: – Раз!
Услышал скрип отворяемых засовов. Усмехнулся.
– Два!
Двери заскрипели.
– Три!
Напротив стоял седобородый и седовласый мужчина – стоял и с нескрываемым испугом всматривался в меня. Я переступил порог.
– Бог с тобой, добрый человек, – похлопал я его по плечу. – Проведи-ка меня к господину Гриффо.
– Но господин теперь спит… –