с укором восклицал папа.
Но генеральша только смеялась.
– Пусть лакомится! Только смотри, чтобы зубки от сладкого не заболели.
– Не заболят, – убежденно заверяла девочка. – Я сначала одним зубиком грызу, потом на другой перекладываю. И они не успевают заболеть.
– Что ж, очень рассудительно! – продолжала смеяться генеральша.
Из-за этих вот вкусных монпансьешек, да и просто из-за хорошего обхождения Мане была вполне симпатична соседка. И было досадно, что мама, напротив, ее недолюбливает, не разговаривает с ней при встрече и, соответственно, не дает ей возможности угостить Маню вкусными леденцами. Но ничего нельзя было поделать: мама считала генеральшу папиной любовницей и относилась к ней сообразно с этим.
«Любовница» – вообще странное слово, размышляла Маня. Вроде бы происходит оно от хорошего слова «любовь», а обозначает нехорошую женщину. «Падшую», – услышала раз Маня из маминых уст, так мама назвала генеральшу в очередной ссоре с папой. «Наверно, она когда-то споткнулась и упала», – предположила тогда Маня, но уточнять не стала. Она, будучи развита не по годам, уже догадывалась, что «падшая» – это «взрослое» слово и детям лучше его не произносить. Как и слово «любовница».
В общем, Маня пребывала в неловком положении перед самой собой. С одной стороны, чтобы маму поддержать в ее неприязненном чувстве к соседке, предпочтительнее было бы из рук последней не брать никаких леденцов, тем более что если бы мама узнала, что Маня с удовольствием ими угощается, то сочла бы это, пожалуй, за предательство (да, Маня в свои небольшие года и такие слова уже знала, недаром же писательская дочка). С другой же стороны, монпансье такие замечательные, да и соседка неизменно мила и добра. Как же быть?
Но все разрешилось без Мани.
Однажды поздней весной они с отцом шли на очередную прогулку: он любил такие вылазки с дочерью, потому что отдыхал в такие моменты от постоянных мыслей о своем романе. Навстречу им по улице к дому шла генеральша в сопровождении своей приживалки, или компаньонки – невзрачной сухонькой старушки: они тоже выбрались по случаю замечательной, почти летней погоды пройтись пешком по окрестностям и теперь возвращались обратно. Генеральша была одета, как обычно, хотя и в легкое, но яркое, шумящее и широкое платье, а компаньонка для контраста, чтобы подчеркивалась красота генеральши, – в простенькое серое платьице, цвета испуганной мыши.
Крестовский было заулыбался, завидев дам, Маня тоже, но генеральша нахмурилась в ответ, а что до выражения лица компаньонки, то на него никто не посмотрел, да и вообще в продолжение всего последовавшего разговора она как будто пропала из внимания: таков уж удел приживалок – быть в случае чего чем-то вроде предмета мебели и не больше.
А разговор состоялся острый.
– Я была о вас лучшего мнения, господин Крестовский, – без обиняков начала генеральша.
Крестовский