ползи сюда, дадим попить!». Они мочились на карабкавшихся к ним по крутому склону балки. Нескольких человек, сумевших добраться к самому верху, прикладами карабинов сбивали вниз, на головы ползущих вслед за ними людей…
За столом разговор постепенно разбивался на разрозненные реплики. Спорили хрипло, пьяно, перекидывая друг другу мнения и просто ироничные возгласы: «Только отойди от Дона… там сплошная большевистская отрава! Да что казаки! И те туда же… Нет России! Друг у друга рвем власть! Генеральству бы собраться вместе, а не делить будущие уделы!.. Сволочи!..».
И только двое, не слушая разгоряченных офицеров, устало вели свой тихий, полный безнадежных интонаций, разговор. Подъесаул, уперев голову в кулак, горько вздохнул:
– Мало кто из казаков, да и из офицеров верит в наше дело. Знаете, мне порой кажется, что на меня наваливается тупая черная волна. Ощущение только одно – это конец. … Но я пойду до конца, не отступлюсь… Мы бы смогли вырубить под корень эту заразу, но вся беда в том, что казаки – народ практичный… Им коня да бабу под бок, а от кого они это получат – все равно.
Ротмистр качнул головой:
− Вот и так я предполагаю. Комиссары обещают сладкую жизнь, да проверить это нельзя. В том-то у них и преимущество. Совдеповцы насулили слишком много соблазнов. Зажиточным все равно, какая жизнь наступит. У них и так все было, но сколько таких зажиточных по сравнению с остальным казачеством?..
Юнкер по-прежнему сидел рядом с ротмистром. Отрешенность, застывшая на его лице, невидимой стеной отделяла его от расходившейся компании офицеров. Сознание юнкера провалилось в воронку прошедшего боя. Неотрывно следя за скачущим впереди отцом, он до рези в глазах высматривал его потемневший от пота выгоревший китель. Несшиеся казаки иногда закрывали ему обзор. Юнкер, с колким замиранием в сердце, вновь выискивал в плотной казачьей лаве широкоплечую фигуру отца.
На мгновение ему показалось, что отец вдруг неловко вскинулся в седле. Через мгновение он тут же пригнулся к шее лошади. Но каким бы кратким оно не было, юнкер ощутил всем существом едкую горечь беды. Он увидел безвольно обвисшую руку с шашкой, опустившиеся плечи и склоненную голову отца. Заваливаясь на бок, полковник грузно соскользнул с коня. Держась за повод, он медленно опустился на колени. Затем, качнувшись, опрокинулся назад.
Юнкер соскочил с коня и бросился к отцу. Он увидел ярко-красное расплывающееся пятно на его груди. Спазм сдавил его горло. Он едва мог шептать: «Папа… папа… папа…». Полковник открыл глаза: «Володя… документы… Федор Иванович… у ротмистра…». Угасающий взгляд отца проходил куда-то сквозь сына. В глазах полковника медленно застывала непостижимая тайна вечности.
Юношу с трудом оторвали от тела. Сидя в седле за спиной подъесаула, юнкер весь путь до станицы молчал. Лишь крупная дрожь волнами прокатывалась по его телу. И тогда юнкер, не издавая ни звука, только скрипел зубами. Около хаты Семен Владимирович спешился, Взяв на руки обмякшее безвольное тело подростка,