или управляя парусом, Мопассан не переставал рассказывать истории и анекдоты, с бесконечными вариантами, причем так смеялся сам, что едва не опрокидывал лодку. Рассказывают о невообразимом веселье тех обедов, которыми заканчивался день за городом. «Никто, – говорит один из друзей, – не умел так устроить обед, подобрать общество, убрать стол, руководить кухней и вести в то же время самый интересный и остроумный разговор, как это делал Мопассан».
Прелестный рассказ «Мушка» рисует одну из самых ярких картин, относящихся к этим годам. Мопассан сам рекомендует читателю шайку пяти «шалопаев», превратившихся впоследствии в солидных людей, и рисует «невозможную харчевню в Аржантейе», комнату – «общий дортуар», которым владели друзья и в которой Мопассан, по его признанию, провел самые безумные и самые веселые вечера своей жизни.
Сложившись впятером, друзья с большим трудом купили себе лодку: они хохотали в ней так, как никогда уже не смеялись впоследствии, – говорит Мопассан. У каждого из пяти «шалопаев» было особое прозвище: Шляпа – остроумный, ленивый и единственный из друзей, никогда не трогавший весел под предлогом, что может тотчас же опрокинуть лодку; Ток – Робер Пеншон, впоследствии руанский городской библиотекарь; Одноглазый – А. де Жуанвиль, тонкий, изящный, вооруженный моноклем, которому и был обязан своим прозвищем; хитрый Синячок – Леон Фонтэн; Томагавк и, наконец, Жозеф Прюнье – не кто иной, как сам Мопассан (под этим псевдонимом была напечатана его первая повесть). Ялик, который они окрестили «Листок наизнанку», совершал по воскресеньям регулярные рейсы между Аньером и Мезон-Лаффитом. Вечером друзья сходили на берег, останавливались в речном трактире; пища была неважная, постели – отвратительные, но веселья было много, а с этою приправою никакой обед не казался скучным.
Иногда Мопассан уединялся в отдаленный трактирчик Бизона или Сартрувиля и писал стихи. Некоторые из этих стихотворений вошли в издание 1880 г. Поэзия влекла его к себе по-прежнему. В это время он занят созданием того гибкого и легкого, ясного и точного языка, в который ему удалось впоследствии облечь свою наблюдательность и свое знание жизни. Кое-кто из друзей угадывал, к чему готовился Мопассан. Но когда его расспрашивали об этом или торопили, то он отвечал: «Спешить некуда; я готовлюсь к своему ремеслу». И Мопассан изучал его действительно терпеливо, мужественно, а Флобер в течение семи лет (1873–1880) помогал ему советами и направлял его литературные опыты.
Вопреки довольно распространенному мнению Мопассан не был связан с Флобером никакими родственными узами. Флобер интересовался молодым человеком исключительно как сыном и племянником лучших друзей детства. По приезде Мопассана в Париж Флобер заинтересовался «остроумным, литературно образованным и очаровательным» юношей, к которому почувствовал приязнь. Несмотря на разницу лет, он всегда с этих пор относился к Мопассану как к другу. Флобер пообещал матери Ги следить за первыми