говорили еще вползлобы, с полной злобой к царю поспешали другие. Первым явился к Василию Ивановичу братец его, князь Дмитрий, большой воевода, всегда и всеми битый.
– Ты что змею на грудь себе посадил?! – кинулся открывать глаза царю-брату. – Не слышал разве, что Ляпунов уж повенчал племянничка нашего твоим царским венцом? И племянничек рад-радехонек! Говорят, сидел-слушал, мурлыча, будто кот. С дарами отпустил рязанцев!
Стыдно стало царю за брата, хватил он его посохом поперек спины.
– Вон, брехун! Собаки лают, а он, помело, носит! Услышу еще от тебя навет – на Красной площади велю выпороть!
Брата прогнал. А сам задумался: народ и впрямь души в Михайле не чает…
Страшнее же всего прорицание известной во всей Москве ведуньи Алены. И это донесли, не пощадили.
Алена на Крещенье выкрикивала, будто шапка Мономаха впору Михайле, тот Михайла тридцать три года будет носить венец пресветлый русский. Не пояснила, правда, какой Михайла, да и так понятно…
Михайла Скопин с Делагарди засиделись за чаркой допоздна.
– Хочу прочь из Москвы, – сказал вдруг Скопин. – При дворе половина «перелетов», половина «похлебцев». Все ведь князья, бояре, но ни у кого я не видел ни благородства, ни великодушия. Поступки рабов, помыслы подлых. Горько быть одним из них по сословию, еще горше – родственником по крови.
Делагарди задумался:
– В Москве все говорят, что у тебя ссора с царем.
– Неправда. Только дружба.
– Поговаривают, что Дмитрий Шуйский ищет способ устранить тебя. Передают его слова при нашем вступлении в Москву: «Вот идет мой соперник».
– Дядя Дмитрий? – Скопин потупился. – Это все из-за безумца Ляпунова. Но я чист перед домом Шуйских. Государь мне поверил.
– Ты говоришь – государь! Но Дмитрий сам метит в цари!
– Дядя Дмитрий? В цари? – Скопин удивленно улыбнулся, но улыбка таяла, таяла, и на лбу обозначилась глубокая тонкая морщинка.
– Дмитрий и впрямь наследник.
– Берегись и сторонись его. – Лицо Делагарди было серьезно и озабоченно. – Свет любви, – а народ тебя любит, – опасен. У всякого света есть тень. То зависть. Дмитрий – сама тьма. Он ненавидит тебя. Лучше бы нам быть в окопах, среди врагов.
Через два дня Михайла Васильевич был приглашен на крестины к князю Ивану Михайловичу Воротынскому. Крёстной матерью была объявлена Екатерина Григорьевна, жена Дмитрия Ивановича Шуйского. На крестинах было шумно и весело, знамо, все свои.
– А что же это князь не пьет, не ест? – Перед Михайлой Васильевичем, плавная, как пава, черными глазами поигрывая, стала кума, княгиня Екатерина Григорьевна.
– Завтра надо в Думе быть, – отговорился князь.
– От кумы чашу нельзя не принять! За здравие крестника нельзя не выпить! Твоя чаша, Михайла Васильевич, особая – пожеланье судьбы будущему воину русскому.
– Пей, Михайла Васильевич, кумовскую