не только не противоречила империалистической логике, но и непосредственным образом ее формировала.
Существует множество других, более «консервативных» объяснений, помимо пацифистского протеста и «хождения в народ», почему Наливкин захотел покинуть службу в действующей армии, а затем и службу как таковую. Уход в 1876 г. в военнонародное управление мог быть вызван не одной лишь неприязнью к войне, но и только что приобретенным новым семейным статусом, желанием создать семью. В «Моих воспоминаниях о Скобелеве» имеется собственный комментарий Наливкина по поводу мотивов, которые предшествовали отставке 1878 г.: «…Началась кипучая, а для меня лично новая и чрезвычайно интересная деятельность. Надо было вводить основы нашей гражданственности среди чуждого нам и чуждавшегося нас населения. Поэтому являлось необходимым, во-первых, знакомиться с этим населением, с его языком, бытом, и нуждами, а во-вторых, по возможности защищать его интересы, интересы нового русского гражданина и плательщика…»[72] Увидев во время своей работы в качестве помощника (заместителя) начальника уезда, что «господа, заседающие в этом [областном. – С. А.] правлении, не имеют решительно никакого представления о туземце и его быте», Наливкин пришел к выводу, что «знать надо очень и очень многое для того, чтобы не делать глупостей, за которые народ должен будет платиться своей шкурой». И далее: «…Хорошо было бы, думалось тогда мне, выйти на некоторое время [курсив мой. – С. А.] в отставку, надеть халат, уйти в народ и близко, близко с ним познакомиться…» В примечании к этой фразе Наливкин добавил: «…Чем дальше, эта мысль крепла во мне все сильней и сильней, и мне удалось наконец осуществить ее потом, весной 1878 года…»[73]
Несмотря на некоторые народнические аллюзии в этих объяснениях (которые могли быть привнесены автором уже спустя многие годы, либо вызваны романтическими и прогрессистскими настроениями молодого человека), Наливкин, судя по всему, не был в 1876–1878 гг. ни убежденным народником, ни социалистом. Не было никакого протеста или «хождения в народ», по крайней мере в том смысле, как это нередко понималось в советской историографии, – Наливкин не вел подрывную пропаганду среди населения, не пытался возбудить его недовольство против правительства, а занимался исключительно изучением языков, быта и обычаев, сбором рукописей, о чем говорят написанные им в это время статьи и книги. Не было, как я думаю, какого-то «кишлачного уединения» его семьи, едва ли не разрыва отношений с «обществом» (офицерской элитой), превращения русского дворянина в туземца, о чем писали многие историографы, явно окрашивая этот этап жизни Наливкина в романтические краски[74]. Продолжая активно сотрудничать с властью[75], он планировал вернуться на военную службу, вооружившись полученными знаниями для устройства колониального управления и приобщения туземцев к цивилизации. Что и было им сделано в 1884 г.[76]