сына.
В ту ночь любовь к супруге угасла в нем.
Чуть поодаль от очага видит она Сварога. Еще мальчишкой привез его из набега ее дед, Леннеконунг, да так и прожил солнцерожденный среди них всю свою жизнь. Руки его работают с тканью, да только не с гобеленом, а огромным полосатым парусом, бо́льшая часть которого лежит у него в ногах. Нет от паруса смысла, ведь и ветров больше нет, чтобы вдыхать в него жизнь, оттого хранят его как дань прошлому.
Многое, что осталось в их мире – лишь дань. Только вот никто не смеет задать вопрос о том, кому же она предназначена.
Старик замечает ее первым. Поднимает на Рен взгляд выцветших глаз, кривит губы в усмешке, обнажая редкие зубы. Перестает шить, складывает руки на парусе да говорит так громко, что кюне пора заметить, что не одни они больше в конунговом доме.
– Хорош у тебя нос, красавица.
Ренэйст цокает на него языком. Сварог возвращается к своему ремеслу, покачав головой. Закидывает в рот сухой хлеб, смоченный в молоке, и продолжает шить, напевая что-то на своем языке. Многие рабы, привезенные сюда, знают язык луннорожденных, да только и свой забывать не хотят. Словно бы это что-то изменит, словно бы что-то вернет.
Йорунн наконец замечает свою дочь. Бескровные губы ее трогает улыбка, а в потухших глазах мимолетно вспыхивает живой огонек. Тянет к Ренэйст узкую ладонь, и шагает луннорожденная к матери, позволив той увлечь себя на скамью. Бедром она прищемляет юбку материнского платья, но кюна даже и не обращает на это внимания. Опускает Рена голову, прячет от Йорунн свое лицо; тревожиться будет мать, винить Хакона, если увидит.
– Ох, бедняжка! – восклицает она, сжимая пальцы дочери в ладони. – Совсем околела!
– Не околела.
Двигает она гобелен, что едва не падает на пол, и кладет голову на материнские колени. Заботливые руки начинают гладить светлые волосы, и, окутанная ее теплом, Рен закрывает глаза. Тяжко ей видеть мать такой подавленной, только не зацветет она больше, не порадуется. Белолунная знает, что и сейчас ее глазам вернулась прежняя печаль. Лицо кюны полнится грустью, а единственное, что может вернуть ей радость, покоится на дне Зеркала Вар.
Мечтает она, что вот-вот заскрипит снаружи снег, откроется дверь и войдет в жаркий дом Хэльвард, и будет он в самом зените двадцать четвертой своей зимы. Только не быть этому. Не открыть ему двери, не войти в дом. Лежит ее брат в холодной воде, да там и останется.
– Ну-ка, – велит Йорунн, – вставай. Садись у огня, обогрейся. Не пристало дочери конунга ходить, подобно льдине. Руна! Принеси питья горячего!
Опускается Ренэйст на пол и вытягивает ноги к огню, радуясь, что матушка так и не заметила все еще красный после удара нос. Улавливает движение в одном из углов дома, устремляет взгляд в ту сторону, удивляясь тому, как сразу не заметила. С лавки встает девушка, примерно одной с ней зимы, откладывает в сторону свое рукоделие. Проходит мимо, опустив низко голову и положив ладони на живот.
Руна носит