времени настоящих домашних котлет не ели.
О, что это были за котлеты!
Мясо давало им сладость, хлеб – благородство, лук и чеснок – аромат, перец – остроту, а соединение всего этого, заботливо вылепленное неведомыми женскими руками, обваленное в сухарях и поджаренное на раскаленной сковороде в подсолнечном масле до хрустящей корочки, дарило то, что никаким другим словом не выразить, кроме как – «жизнь».
– Живем, – так и сказал Жилбылсдох, вытирая ладонью губы.
– Жуем, – не расслышав, согласился Гнилов, смешно сжимая и разжимая стопроцентно беззубый рот – свой последний зуб он потерял в общей драке, утверждая, что Бога нет, о чем, по правде говоря, не печалился – зуб потерял, зато Бога приобрел.
И пока жует бывший 21-й отряд, скажем о самой главной, последней уже произошедшей в обиженных перемене.
Они перестали обижаться.
И не только потому, что теперь было не на кого, незачем, да, по большому счету, и не за что, но потому, что чувство обиды не питало их больше, не вело по жизни нервными зигзагами, а если так – зачем оно?
Жилбылсдох так перемену состояния определил:
– Мы теперь не обиженные, мы теперь верующие.
Верующие, да, верующие…
А верующие значит не такие, как раньше, – другие.
И как ни были они голодны, с какой жадностью ни поглощали вкусный и питательный мясной продукт домашнего приготовления, каждый стремился собачку порадовать – маленьким кусочком, неразжеванной жилкой, оставленным масляным пятнышком на ладони, изумленной своей кожей ощущая холодный собачий нос, теплый живой язык и благодарную любовь.
Никто эту любовь не покупал – собачка и впрямь их любила, никто не призывал ее служить, она сама служила – стояла на задних лапках, видя в каждом человеке не просто хозяина – бога.
Удивительное дело, но Жучка учила бывших обиженных, как себя с Богом вести: любить и служить.
Они не знали молитв, не умея и не пытаясь их формулировать, но кое-какие слова в головах, а точнее – в душах время от времени появлялись, складываясь в короткие неумелые фразы, и если мы попытаемся собрать их сейчас, отсортировать и выстроить в грамматической последовательности, то, быть может, получится следующий текст:
«Собаки Бога, мы питаемся крохами с Его стола и служим Ему, и будем дальше служить, и будем отыскивать Его на небе, как Жилбылсдохов Буян звезду свою отыскивал, и как Соловьева Дамка будем стоять до последнего выстрела, если Он пожелает так нас испытать, и, сдохнув, как Шишова Рита, отдадим Ему свое последнее тепло. Аминь».
И если бы паче чаяния кто-нибудь слова эти тогда произнес, наверное, смутились бы бывшие обиженные, страшно смутились бы, а Жилбылсдох по праву бывшего командирского положения усмехнулся бы и сказал, снимая пафос:
– Жалко только, что Бог нас с ладони не кормит, как мы ее…
Впрочем, этот, полный авторского прекраснодушия, разговор надо заканчивать, не было ничего такого: ели, лопали, жрали, собачку, правда, подкармливая, и все это продолжалось до тех пор,