точно, понятно, сможет, – губы капитана стали расползаться в ухмылке, но увидев строгий взгляд начальника, он подобрался: – Разрешите идти?
– Идите.
Капитан Стоцкий, выйдя из кабинета начальника, подошел к столу секретаря, поднял трубку внутренней связи, набрал короткий номер, представился и приказал: – Подследственного Флекенштейна на допрос. – Повесил трубку, проследовал в свой кабинет, прихватил портфель и спустился в подвал в допросную камеру. Скоро из-за приоткрытой двери донеслись шаги, стальная дверь, открываясь, заунывно и противно пропела несмазанными петлями, и после толчка в спину в комнату влетел подследственный. Увидев восседающего за столом капитана, открытый портфель и уже извлеченную из него «волшебную скалку», Флекенштейн мелко затрясся и с подвыванием запричитал: – Перстень Бо-орджиа, перстень Бо-орджиа! У-у-у. Все несчастья от него.
– Молчать! – капитан гаркнул так, что звук из каменного пространства допросной вырвался под коридорные своды каземата и поскакал куда-то, постепенно затихающим эхом: «ать, ать, ать». – Стоцкий махнул рукой, и конвойный с грохотом закрыл дверь.
– Садись и не трясись, – спокойным уже голосом произнес капитан и, когда Флекенштейн угнездился на присобаченном намертво к бетонному полу металлическом табурете, положил перед ним фотографию Бурова. – Его, – капитан Стоцкий своим дубовым, твердым и толстым пальцем постучал по фотографии, – приведут к тебе на опознание. Он будет в зимней верхней одежде, в шапке, с усами и очками. Смотри, он будет стоять вон там, в углу. И ты его опознаешь. И смотри у меня – без выкрутанцев и хитрых штукебенцев! Понял? – Флекенштейн зашлепал губами и выдавил из себя: – Я, я таки должен узнать его? – покосился на фото, – в шапке и с усами? А кто это?
– Ты, Пиня, идиот, – пробормотал капитан, чуть привстал со стула, подался вперед и взмахнул рукой. Его движение было легким, однако от оплеухи Пиню как перышко ветром сдуло со стула. Капитан вышел из-за стола, нагнулся, ухватил упавшего своей огромной пятерней за шкирку, встряхнул как котенка, водрузил на стул, брезгливо сморщился и злым шепотом прошипел Пине в ухо: – Это он приходил к тебе в марте в шапке и с усами. Я вижу по твоим глазам, что ты уже узнал его. Не держи в себе это. Ты понял? – Пиня отшатнулся и снова запричитал: – Перстень Борджиа, пер….
– Именно, – перебил его Стоцкий, – именно он был в шапке, с усами и с перстнем Борджиа. – С последними словами лицо капитана приобрело совершенно изуверские черты, и Флекенштейн с ужасом понял, что за этим последует.
– Не бейте меня, не бейте, я понял, – Пиня уронил голову на грудь, закрыл лицо руками и зарыдал. Сквозь всхлипы слышалось «Перстень Борджиа, … у-у-у, все беды от него, все беды..»
Капитан сверху смотрел на дергающуюся тонкую с торчащими отдельными длинными волосками шею и подумал: «Щас врежу, а он вдруг ласты