полностью (это не физика-математика, а история, причем история людей, а не предметов). Но стремиться к минимизации использования эмоциональной окраски события как метода доказательства – следует.
Общественно-политическое измерение – явление иного рода. Это инструмент текущей политики, преследующей свои, актуальные для данного момента цели. Это почти всегда – пропаганда, или неосознанное следование пропаганде. Это создание мифов.
Я родился «при Сталине». Мне было почти три года, когда он умер. Спустя несколько лет начались заметные, а еще позднее – радикальные – перемены. Если в букварях моих братьев (в 1952 и в 1954 году) еще были портреты Сталина, то в моем букваре 1957 года его уже не было.
Страницы «Букваря». Учпедгиз, 1952 г.
После ХХ съезда 1956-го, и, особенно активно, – после ХХII-го съезда КПСС, прошедшего осенью 1961-го года, на котором было принято (и немедленно воплощено) решение о выносе тела Сталина из Мавзолея, разоблачение «культа личности» превратилось в массовую пропагандистскую кампанию.
Мое подростковое отношение к этому было, я бы сказал, настороженным: ни за, ни против. Я доверчиво воспринимал официальную точку зрения на «культ личности» и «злодеяния Сталина», но при этом чувствовал, что как-то все это выглядит схематично: один злодей Сталин во всем виноват… Но все это в моем сознании не занимало какого-то важного места. Важнее была реакция окружающих – и взрослых и сверстников. Реакция была разной: от поддержки до несогласия, от отвязно грубого поношения Сталина, до суждений типа «культ личности был, но была и личность». В семье никто не занимался ни пропагандой, ни контрпропагандой. Родители были членами партии и, думаю, вполне дисциплинированными. Жизнь страны была просто их собственной жизнью, а не историей из книжек. Утраты и достижения, победы и поражения – все это они видели, в этом участвовали, переживали. В их сердцах и умах, видимо, существовал некий баланс между своими знаниями и ощущениями и официальной разоблачительной пропагандой.
В некоторых других семьях было иначе. В семьях репрессированных негативные эмоции в адрес Сталина и того времени выплескивались в самых яростных формах – и это вполне объяснимо.
Человеческому сознанию свойственно упрощать и персонифицировать сложные явления – природы или общества. Так возникают религии и их родные сестры – идеологии. Сложное, не поддающееся понятному описанию явление – от грома, молнии, землетрясений и наводнений, до государственного устройства и сути власти одних людей над другими – хочется упростить до легко воспринимаемых образов: бог, дьявол, царь, классовая борьба, законы рынка… Политики знают это свойство нашего сознания, и умело этим пользуются.
Если говорить о репрессиях тридцатых или еще более узко – о т.н. «Большом терроре 37—38 годов», то он, несомненно, был. И многое в этом