каатианец и у него была тысяча возможностей подготовить его по своему вкусу.
Уру успевает осознать, но не успевает ничего сделать. Да и никто не успел бы.
Грохочет первый взрыв.
Бомбочка из рукава становится детонатором, который приводит в действие всю минную систему поляны.
Взрыв.
Первый. Короткий. Но оглушительно громкий. У него две задачи: вызвать цепную реакцию и ошеломить. И он справляется с обеими на сто процентов.
Взрыв.
Боевики машинально отшатываются, стараясь оказаться подальше от опасного места. Трусливые торговцы пригибаются, надеясь, что охранники справятся с проблемой. Ступор овладевает менсалийцами, и две следующие секунды принадлежат каатианцу. Точнее, другим его бомбам. В следующие две секунды взрываются ещё двенадцать заложенных ранее снарядов, и поляну заполоняет не только грохот и огонь, но и густые клубы жгучего дыма, рвущего лёгкие и заставляющего слезиться глаза. Бомбы изобретатель установил алхимические и, судя по действию газа, высочайшего класса: достаточно лишь вздоха, чтобы надолго выйти из игры, и все присутствующие менсалийцы успевают этот вздох сделать. Теперь они катаются по земле, ругаются, стонут, плачут и рычат. Трава истоптана, перепачкана выделениями, поляну окутывает отвратительная резкая вонь, вызывающая дополнительные рвотные позывы, и всё это будет продолжаться до тех пор, пока ветер не рассеет газ.
Бельгердейн же свои две секунды потратил с умом: вытащил из-под брезента маску и натянул её на круглую физиономию, которую теперь никто не назвал бы простодушной. Обезопасив себя от газа, каатианец полностью сбрасывает брезент – как оказалось, пулемет был смонтирован на мотоциклете галанитского производства, – заводит двухколёсную машину, лихо подруливает к столику, сгребает драгоценные шкатулки в седельную сумку и даёт по газам. Двигатель ревёт, обдаёт катающихся по земле менсалийцев вонью сожжённого бензина, и мотоциклет уносит разбогатевшего седока прочь.
Война.
Плохое слово, придуманное для обозначения плохого дела. Слово, состоящее из крови, насилия, смерти, ужаса, грязи, жестокости… И при этом – понятное каждому. Не требующее перевода и объяснений. Беспощадное, будто удар сабли. Меняющее всё и сразу. Меняющее навсегда, поскольку рубец войны, даже самой маленькой и быстрой, ложится не только на тех, кто воевал, но на его семью, на детей и внуков. Ложится рассказами переживших кровь, насилие, смерть, ужас, грязь и жестокость. Ложится грубо и глубоко, а заживает плохо, потому что желание мстить медленно и очень неохотно превращается в главу из учебника истории, очень неохотно.
Война рвёт жизнь, но у любой кровавой мясорубки существует цель: дойти, захватить, освободить, уничтожить… Любая мясорубка заканчивается, и лучшая война – короткая, пусть кровавая, но быстрая, чтобы армия не успела устать, а победа не превратилась в поражение. Худшая же – гражданская, война всех против всех, без надежды и милосердия. Война народа, но не народная.
Война самоубийц.
Именно такая