дали. А что? Он высокий, видно хорошо, как с великана. А тому в радость – да пускай сидит на здоровье. Только, дабы не проткнул когтями куртку, сшил из поролона и кожи наплечник. Эффектно смотрелись вдвоем – ну прямо вылитый сокольник из старины и его верная хищная птица. Коня лишь не хватало для пущего контраста.
С самой рани Дин носился по дому, будто ключом заведенный, сквозь зевоту собирал рюкзак. Но такая незадача: что-то стал он маловат, ничего не лезет. То забьет добром, то выложит обратно. Пришел-то сюда без всего, босяком, а тут разжился чужим имуществом, да так, что не помещается теперь никуда. И расставаться жалко, крохобору. Кружки какие-то с мисками – и те понадобились. Смеялся над своей старческой причудой, разумеется, шутил:
– Жалко дом с собой не утащишь. Вот красота бы была: и поспать тебе есть где, и поужинать, и от ненастья укрыться. Может, колеса к нему приколотить да с собой за веревочку поволочь, как игрушечную машинку?
Ворон за хлопотами хозяина глядел свысока, рассевшись на гардеробе, с важным видом шевелил крыльями, каркал чего-то начальнически, баритоном. Будто прораб руководил процессом: это бери, а это – выложи, это туда, а это – сюда.
Дин одним ухом честно слушал друга, сдерживая смех, иногда грозил пальцем, но от дела не отвлекался, старался ничего не забыть. Ох уж и нервный все-таки труд – сборы!
– Ты каркай-то, уголек, каркай, но по делу, по делу. А так, впустую, – лишь отвлекаешь. В голове уже звенит, – бегая из гостиной в комнату-склад и обратно, гнусавил Дин, иногда кидал недовольные взгляды на Остроклюва. – Лучше бы помог, а то занял там снайперскую позицию – и хорошо ему! Самый хитрый!
Но в душе нисколько не сердился, расцветал: он больше не один, вот и конец холодному одиночеству.
Наконец с вещами разобрался, взялся делать из себя человека. Нагрел ведро воды, умылся, освежился. Сперва обрезал ножом длинные по-дикарски спутавшиеся волосы, давно забывшие расческу, потом срезал бороду страшных размеров, точно у колдуна, старательно побрился. В отражение вгляделся, как в зеркало: изучающе, не без волнения. А там, сквозь рябь, искажение – другой человек: помолодевший, скуластый, раскрасневшийся. Парочкой взмахов клинка будто скинул десяток лет. Чем не чудо? Но возраст не обмануть – морщины-то никуда не делись, предатели. Они здесь все, в кожу вгрызлись. А тут еще шрамы, прятавшиеся за растительностью несколько лет, обнажились, напомнили о себе, белесые, рваные. Один, от левой щеки до верхней губы, – заточка мародера пометила, другой, на подбородке, – задели гвоздем.
«И сколько еще будет таких, Дин, – с холодом думал он, – сколько еще будет…»
На мясо не скупился, заготавливал впрок – неизвестно, сколько предстоит скитаться по безлюдью. Термос наполнил кипятком до краев, затянул крышку так, что сам едва открыл. Зато удостоверился: в дороге не прольется. Дополнительно прихватил пластиковую бутылку для Остроклюва, налил холодной воды. Ну вроде все, осталась мелочь – присесть на дорожку да помолчать.
Дин