нью, поднялась со стула.
– Ну-ка, вставай!
– Бабуленька! Миленькая! – пропищал ребёнок, зарываясь лицом в подушку. – Пожалей свою бедную внученьку! Можно я посплю ещё чуть-чуть? Только одну минутку!
– Я в третий раз тебя бужу, – ответила бабушка, не очень успешно напуская на себя строгость. – Вставай, вставай, артистка! А то на занятия опоздаешь!
– Ещё одну минутку! – прихныкивая, молил ребёнок. – Какая ты безжалостная! Так спать хочется!
– Хватит, хватит лицедействовать! Хорошо. Даю ещё три минуты, но не больше.
Величавая, немного дородная Вера Валерьяновна, подвязанная кухонным фартуком поверх домашнего халата, уплыла белым лебедем в кухню; но возле Насти появился дед Андрей Иванович, усатый, поседелый, коротко стриженный, чисто выбритый и по-военному подтянутый. Он без лишних слов ухватил внучку под мышки и поставил на пол в суконные тапочки с цветными рыбками на передках.
– Ступай умываться, соня! – Дед слегка поддал внучке рукой под зад. – Завтрак стынет.
Настя повернулась к нему и закричала, отбиваясь руками и ногами:
– Уходи! Плохой! Злой! Не люблю тебя!
Размахнувшись одной ногой, потом другой, сбросив с ног тапочки так, что первая чуть не угодила в окно, а вторая попала в чёрное пианино напротив кровати, девочка снова полезла на постель под одеяло, отвернулась от деда и сердито запыхтела.
– Не внучка, а какая-то психопатка, – сказал Чугунов и тоже ушёл в кухню.
Они сидели с женой у окна за обеденным столом. На улице тянулась долгая декабрьская ночь. Оконные стёкла выглядели отшлифованными срезами чёрного камня, в них отражалась матовая луковица висячей лампы с участком потолка, а сквозь прозрачный чёрный камень смутно виднелся городской пейзаж: серая проезжая дорога, белый снег по сторонам её, домики на взгорье, электрические огни. Края стёкол обросли бугристой наледью, наружные в двойной раме подрагивали от нажимов ветра. Дед уже оделся в тёмно-синий костюм, а под пиджак поддел джемпер. Он собрался вести Настю в музыкальную школу. «Как пойдём? – думал Чугунов. – На дворе темень, и метёт. А идти надо».
– Вроде откуда-то поддувает, – сказала Вера Валерьяновна, ёжась и оглядываясь. – Кофту схожу наброшу.
– Тянет из вентиляционной решётки, – сказал Андрей Иванович, когда жена вернулась в вязаной кофте.
– Может быть, занавесить её тряпкой? – спросила она.
– Сейчас.
Он встал с оклеенной пластиком потёртой фирменной табуретки, тоже вышел из кухни и принёс лист писчей бумаги. Приподнявшись на носках, дед Чугунов обеими руками закрыл листом вентиляционную решётку, и бумага прижалась к ней атмосферным давлением.
– Жалко спозаранку будить внученьку, такую маленькую, – сказала Вера Валерьяновна.
Андрей Иванович кивнул и добавил:
– А на будущий год ещё и в обычную школу водить её придётся. Как будет совмещать две школы?.. В школу она могла бы пойти в Москве, по месту прописки. Надо поговорить с московскими стариками. Мы бы с тобой отдохнули.
– Поговори. Если они согласятся, ты первый затоскуешь по внучке, станешь плакать горькими слезами…
Бабушка вернулась к ребёнку.
– Так и знала! Спит! Совесть потеряла! Ты думаешь идти на занятия? Думаешь или нет?
Решительнее, чем пять минут назад, Вера Валерьяновна пошевелила Настю за плечо, стянула с неё ватное одеяльце в пододеяльнике. Девочка сжалась в комок, подобрав колени к подбородку, и не проснулась.
– Что, скажи, с тобой делать? Ведь опоздаешь! Не хочешь учиться музыке, так и скажи! И тогда спи до полудня! Последний раз бужу, больше не стану! Ну-ка!..
Бабушка потянула из-под головы внучки подушку. Настя очнулась, вцепилась в подушку обеими руками и поползла вниз головой на пол с железной пружинной кроватки, не ограждённой сеткой или бортиком; бабушка успела подхватить её. Вырвав у бабули подушку, внучка дрыгнула ногой и заорала:
– Спать хочу! Спать! Не понимаешь, что ли? Зачем разбудила? Не держи меня! Отпусти! Свет потуши, глазки режет! К маме с папой от вас уеду!..
Она бросила подушку на пол и стала устраиваться спать на полу у кровати, на красном шерстяном коврике; но бабушка не позволила. Дед кашлянул в кухне.
– Хорошо. Собирайся, Настенька, – спокойно произнесла Вера Валерьяновна.
Внучка ещё покуксилась, но скоро утихла, встала на ноги, обула тапочки и пошла умываться, держась за руку бабушки, семеня в длинной спальной рубашке, как японка в кимоно. «Не простыла бы», – привычно обеспокоилась Вера Валерьяновна: детская подогревалась электрическим калорифером; но дальше в квартире было свежо, так как водяные батареи этой зимой изо дня в день грели слабо.
Пока Настя чистила зубы, плескалась в ванной комнате, Андрей Иванович спешно застелил её постель и накрыл тканевым покрывалом, чтобы девочка, вернувшись после умывания, не забралась под одеяло…
Заспанная, бледная сидела она за столом, на лбу её и на щеках