бездушным, – заговорил штукатур, и явно он был не особо доволен напором своего давнего товарища, который напирал и напирал.
– А кто ты? Себялюбец, самый настоящий эгоист в чистейшем роде.
– Не оскорбляй…
– Что, достоинство твоё? Таких как ты пруд пруди сейчас, не зачем тебя трогать, сам потом вразумишь, к чему дело приводит, да и алкоголь, кстати. Тебе не нужно прикладывать труда, тебя алкоголь, почему-то излечивает… Странно, но выпьем, авось совсем излечишься, как новенький предстанешь во всей натуральной божественной красе.
Одинокий, с самим собой не совладавший, капризный, обиженный и гонимый жизнью, с вечным выводом о не справедливости судьбы, жалостливый к самому себе, под действием алкоголя разом почему-то прознал истину своего не устоя жизненного порядка. Мало кому известный штукатур, коей сам прозвал себя таким прозвищем, под неким символом, что крылся в его потаенной душе, в его прозвище, выплеснулся наружу. Он еще не зашпаклевал себе дорогу в грядущем будущем, лишь её замазывая, кусками и небрежно марая ее: криво, грязно, неровно малюя каждую стену своего достижения. И лишь поэтому он малоизвестен, потому что подходит к делу неаккуратно. К тому же, причиной веской послужит и его стремление выскочить на подступ перрона раньше срока… Он вдруг опомнился, скривил губу, насупился и бросил кисть в собеседника. Она пролетела мимо, ему очередной раз повезло.
– Ох, моя духовная Пропонтида, она больна, она засыхает… – почти расплакался он, утирая слезу и показывая её, не укрывая ничем, а выставляя её напоказ собеседнику.
– И что ты разревелся тут. Ах, простите меня, голубчик, забыл, алкоголь всегда нас не прочь ранить в самое сердце. Не зря мы глотаем недешевое, в этом и смысл! А ты жаловался в прокуратуру? – усмешливо залепетал одухотворенный трудяга. – Выпьем, в этом и смысл!
– В прокуратуру, – сердито ответил Шевронов и выругался, спародировав своего товарища, – шутник!
– Они считают, что всё умеют, всему научились, теперь остается командовать, теперь их задача передать свой опыт. А кому его передавать? Детей нет, семьи нет, вот глушат эту бодягу, желательно палёную, чтобы свыкнуться с горем, сгореть… Вот так, Шевронов.
– Всё, давай помолчим, один другого стоите, ей-Богу, кого слушать, не поймешь, кто в лес, кто по дрова. Тихо, к нам кто–то идет!
– Нет, он прямо шиллеровский герой, ему не хватает мужества! Он в поисках мужества!
– Замолчи ты! – рявкнул Иннокентий и, приставив стакан к виску, выперся всем телом вперед, чтобы заглянуть через гостей, кто там пританцовывает у дверей и жмётся, не проходит.
– Прям шиллеровский герой! – повторил было тот и опустился еще глубже в кресло.
У дверей стоял посыльный. Он стучался в закрытую дверь очень тихо. Перебирая ногами, он то и дело старался усиливать свой стук, чтобы достучатся до хозяев. И пока он проводил ряд синхронных действий, из ниоткуда ощутим стал ветер… Небо тускнело еще до прихода его, а вот заморозки подоспели некстати. Прохлада оккупировала неподготовленного