на меня с откровенной ненавистью. Мой тогдашний друг сказал мне, что она считает меня жесткой и искрометной, хрупкой и душевно честной. Некоторые из моих преподавателей в Хоумстеде знали, что у меня проблемы дома, однако никто тогда в действительности не подозревал, что она душевно больна. Я полагаю, что они сводили проблему к напряженным отношениям между дочкой и матерью. После того как отец переехал в другой дом, а моя старшая сестра уехала в колледж, младшие сестры и я начали жить в кошмаре, масштаб которого с каждым днем становился все больше. Без этих двоих никто не мог обуздать ее жестокость, и мать вела себя все хуже.
Первая встреча моей матери со Стивом была обескураживающей. Она сидела с нами на полу и вела себя как подросток, флиртуя и соревнуясь с ним по поводу того, чья литературная проницательность более развита: его или ее. Дальше ситуация становилась лишь хуже. Стив ушел в себя и говорил довольно мало. Он пробыл у нас очень недолго и покинул дом в гневе. Я же была ошеломлена и задавалась вопросом, не расстанется ли он теперь со мной.
Я не виню свою мать. Насколько я помню, мое сердце было тронуто тем, каким образом ее хрупкая незрелость и шаткое чувство личной идентичности сочетались с ее огромной любовью к жизни. До появления средств по контролю над рождаемостью многие женщины обзаводились детьми еще того, как были к этому готовы. Наконец, я ценила ту важность, которую она всегда придавала правде и ее изысканному, утонченному любопытству. Я полагала, что она была как олимпийский бегун, который передал нам сверкающий факел со всеми своими знаниями, прежде чем упасть от изнеможения от собственной жестокости. Однако в те времена, когда дом полностью находился в ее власти, она была хрупким человеком с жестокостью и ненавистью к себе, которую она проецировала наружу, на нас. Нам ничего не оставалось – только бежать.
Когда мне было около двадцати пяти лет, моей матери диагностировали целый набор психических заболеваний, который включал параноидную шизофрению, клиническую депрессию, биполярное расстройство с элементами психоза. Я не думаю, что кто-то понимал масштаб бедствия, и я задавалась вопросом, так ли важно, как они это назовут, за исключением того, что, называя вещи своими именами, легче относиться к человеку с состраданием. Мне понадобились годы, чтобы понять, как именно все эти термины могли трансформироваться в то поведение, которое мы вытерпели.
По мере того как весь масштаб трагедии болезни моей матери становился все яснее, у меня возникло опасение, что я могу повторить ее судьбу. Это обстоятельство способствовало появлению у меня интереса к вопросам здоровья и альтернативных путей лечения. Мне было двадцать два, когда я составила план по лечению собственной психической болезни, если у меня проявятся ее симптомы. Номер один: я буду ответственно следить за своим здоровьем. Это стало моим главным приоритетом. Номер два: я откажусь от мяса. Номера три, четыре и пять: я буду заниматься медитацией, йогой и трудиться, чтобы