жаждущего, чтобы его непременно похвалили.
Интересно, подумал Кент, почему он не закончил МАИ? Вряд ли его выгнали за неуспеваемость – ни дураком, ни лентяем Димку не назовешь. Да и отчебучить что-нибудь такое, за что выгоняют из вуза, он не мог – Димка всегда почитал начальство. Однажды Кент наблюдал Вострикова на пресс-конференции: его вопросы были многословны, витиеваты, подхалимски слащавы.
Кент обратил внимание, что потрепанные манжеты рубашки Димки обметала чья-то неумелая рука.
Кент не вникал в суть того, о чем рассказывал Востриков. Он смотрел Димке в глаза, излучавшие бесконечную радость, и не мог объяснить природу этого жизнерадостного фонтана. Кент знал: долгой радости не бывает. Если она долгая – вернее всего, ее имитируют. Кент с удивлением отметил, что зрачки у Вострикова странного цвета – мутно-зеленые. Где-то в их глубине мерцала тревога, а может быть, и страх. Заметив, что Кент наблюдает за ним, взгляд Вострикова потерял искристость. Димка сбился с рассказа, потускнел и замолчал.
«Любопытно, – подумал Кент, – кого из художников мог бы заинтересовать Востриков? Босх, видимо, ухватился бы за внешние данные: маленький рост, большая голова, напоминающая стерню, квадратный подбородок… Посадил бы за дубовый стол в кабачке, где бы он в компании собутыльников весело что-то рассказывал… Глупые люди на прекрасной земле! А что бы из этого сделал Рембрандт? Затемнил фон, дал бы свет на лицо… Скопировал бы на щеках розовые паутинки капилляров. Но как бы он передал взгляд? Веселый взгляд, в глубине которого дрожат слезы…»
– У тебя все хорошо? – спросил Кент.
– Почему ты спрашиваешь? – удивился Востриков.
– Мне показалось, я слышу, как скребутся кошки. Востриков растерялся, запаниковал, словно Кент разгадал тайну, которую Димка тщательно скрывал. В глазах появился испуг. Они заблестели. Поняв, что задел что-то такое, что лучше было бы не трогать, Кент пожалел о своих словах.
– Извини, мне, видимо, показалось, – сказал он.
– У меня все хорошо!
Востриков натянуто улыбнулся.
Так что же делать? Вопрос, который Кент старательно гнал от себя, снова всплыл, словно сорванная с якоря ржавая мина. У Кента не было ответа на него. Во всяком случае, он не мог его четко и ясно сформулировать. Ответы, будто лодки в шторм, подходили к берегу, но пристать не могли.
– В Комсомольск-на-Амуре летишь завтра? – спросил Кент.
– Да, – оживился Димка. – С генеральным директором. На его самолете!
«Ребенок! Чисто ребенок!» – подумал Кент.
– Удачной тебе командировки!
Кент пожал мягкую руку Димки и направился к выходу. Из кабинета позвонил Макошину.
– Надо бы увидеться, – сказал он.
– Это срочно? – уточнил Макошин.
– Желательно.
– Через два часа. На нашем месте.
В окно хорошо была видна Сретенка. Среди переходивших улицу Кент заметил высокого, худого, совершенно