что провели пилой по кости, открылась дверь в палату.
– Кого возьмём? Эту? – услышала она равнодушный голос врача.
Они увели соседку Олеси, но потом очень быстро, спустя пару минут, возвратили ту в палату, потому что перед наркозом нельзя было есть, и теперь ей нужно было ждать в палате целый час. Люди в белых халатах пристально смотрели на Олесю, точно их глаза – это были рентгеновские лучи, что просвечивали её насквозь… Олеся вся сжалась в комок мёрзлого грунта и прилипла к кровати. Ей очень хотелось распластаться на постели, будто на снегу белому зайцу, дрожащему под прозрачным кустом, листья с которого давно погребены под снегом…
– Иди тогда ты, – бросил ей врач.
Олеся встала и медленно пошла, точно запрограммированный робот, не видя практически ничего, кроме врача и ещё двух пациенток, со страхом провожающих её глазами со своих кроватей.
Ей нужно было преодолеть коридор: он был очень небольшой, но ей хотелось думать, что он длинный, а белый цвет зрительно увеличивал пространство. Однако они практически тут же дошли до комнаты, куда её завели врачи. Но это была не операционная. Она с облегчением вздохнула с призрачной надеждой отсрочки.
– Вставай на весы, – велела ей немолодая обитательница этого помещения в белом халате.
Они были маленькие, эти весы. Она едва на них помещалась и думала: «А как же здесь стоят большие и толстые тётки?» От её нервного топтания на весах стрелка судорожно металась между отметками «50» и «60»… Олеся не могла разобрать точно, сколько же она весит, – неловко оступилась, покачнулась, словно пьяная, и сошла с весов.
Побрела по коридору, будто ослепшая от его снежного сияния. Коридор с белыми стенами казался тогда ей тем туннелем, из которого не бывает возврата.
Неуверенно вступила в операционную. Комната была вся белая в тон стен, белесых от хлорки. Нужно было сесть на кресло, рядом с которым стояла тумба цилиндрической формы со шлангом, прикреплённым к ней. Олеся залезла на кресло, и женщина-врач начала двигать её к себе. Олесе было так страшно, что хотелось кричать, даже завыть в голос, будто ребёнок, расшибший колено. «Зачем я только сюда пришла?» – думала Олеся. Она видела напротив себя большое окно, за которым разлилось, как туман, мутное небо, и снова белую стену, покрытую старой мелкой пожелтевшей плиткой, выложенной очень неровно. Ей бросилось в глаза, что плитка вся в потёках дезраствора. Потом она повернула голову от окна и заметила сосредоточенное, измученное лицо немолодой врачихи, которая набирала в шприц лекарство. Она видела это лицо очень резко, точно в фокусе фотоаппарата: у неё был курносый нос с красными, как у августовской лебеды, прожилками, который явно был заложен от насморка, и глубоко посаженные глаза какого-то бурого оттенка болотной воды, – и ей очень хотелось поймать в этой воде хоть каплю сочувствия, выловить, как зелёную ряску, но её не было, вода оказалась холодна и мутна – и слёзы покатились из Олесиных глаз, блестящие в освещении операционной, точно шарики