он про то?
– Про что?
– Что помёрла.
– Ты Танька говори, чего пришла, – мать не ответила. А Акульке страсть как хотелось бы, чтоб она ответила. Про это, про Николая.
– Да хотела я, чтоб ты мне это… – Танька как-то заелозила. – Чтоб это, приворот мне помогла, а то мой все в город ездит. Хочу, чтоб при мне сидел. Чтоб на меня смотрел. Чегой-то у него там в городе есть, интерес какой-то.
– Ты чего это, Танька, я ж не ворожу. Ты чего это, с чего взяла?
– Все знают, все говорят. Я думала ты мне по старой дружбе, а ты вон оно что, – Танька канючила, жалобила.
– Да не делаю я такого, травки сушу от простуды, кашля. Не ворожу я.
– А я думала, поможешь ты мне, Матря, а ты как не своя. А мне знаешь как, мне худо так. Он на меня совсем не глядит. Нос воротит. Чужой стал мой Василий. И все в город. То одно, то другое.
– Я не помощница тебе тут, Танька. – Матря встала, половицы заскрипели, и Акулька поняла по тяжелым шагам ее, что она хочет, чтобы Танька начала уходить.
– Это ты от того помочь не хочешь, потому что думаешь, что это я? – голос гостьи стал другим, скрипучим и до того неприятным, что Акульке захотелось поморщиться. И если до этого Танька все скулила, как плакальщица на похоронах, дребезжащим таким голоском, то тут стала походить на пилу, что ездит по скользкому бревну туда-сюда.
– Что ты?
– То я, то! Думаешь, что через меня Николашка твой ходить перестал! Ду-у-умаешь! – на последнем слове она зашипела. – Ведь я одна знала, что ходит, я одна!
– Не думала я так, Танька, угомонись и иди! – Матря отвечала спокойно. И тут Танька совсем перешла на крик и как заохала!
– Поняла я, ведьма ты проклятущая, поняла! Все я поняла! Это ты, ты его от меня отвернула! Отомстила, вот уж отомстила! Хороша! – Танька голосила.
– Уходи, Татьяна, уходи! Стыдно тебе должно быть за твои слова! Уж если б могла я ворожить, разве ж ушел бы от меня Николай. Ушел бы? Разве уж если б могла я отворачивать, разве ж уж не отвернула бы его от жены? Люди только и делают, что балакают и балакают, лишь бы балакать. Стыдно тебе должно быть. Уходи, Танька. Уходи и не приходи ко мне больше.
Танька ушла, мать откинула крышку ящика, глядит, а Акулька плачет лежит.
– Ты чего это? Чего ревешь?
– А может, можешь ты, мать, как-то попробовать и приворожить Николая, чтобы он к нам снова ходить стал? Может, ты можешь?
– Ох, и она туда же. Нет такого дела, а если и есть, если и делается такое через волю человека, то это страшный грех, Акулька. И если уж выбрал человек не ходить, значит, ему там где-то, где он, лучше!
– А если не лучше, не лучше ему?! С кем он считает там пятизначные числа? Ведь никому это не интересно так, как нам с ним было!
Матря посмотрела на дочку, лицо ее было удивительно красивым, а еще умным. Матря не любила людей, потому что были они суетливы и глупы. Только не все. Бывали еще редкие такие люди, которые иначе были устроены. Вот Николай был устроен