плеча. Холодное. Интересно, когда в последний раз он прикасался к отцу? Хоть раз прикасался? Он почти наизусть запомнил последний их разговор. Несколько месяцев тому назад.
Мужчина сечет косой и рубит секирой, говорил отец. Мужчина налегает на весла и вяжет тугие узлы. А главное – мужчина носит щит. Мужчина держит строй. Мужчина встает бок о бок со своим соплечником. Разве мужчина тот, кто ни на что из этого не способен?
Я не просил себе полруки, сказал тогда Ярви, как обычно стоя на полосе выжженной земли в битве между стыдом и яростью.
А я не просил себе полсына.
А теперь король Атрик был мертв, и его королевский венец, ужатый кузнецами в короткий срок, тяжело давил Ярви на лоб. Куда тяжелее, чем полагалось тонкому золотому ободку.
– Я спрашиваю, как они умерли? – повторила мать.
– Они отправились обсуждать мировую с Гром-гиль-Гормом.
– С проклятыми ванстерцами мириться нельзя, – пробасил Хурик, Избранный Щит матери.
– Мы обязаны свершить месть, – произнесла мать.
Дядя попытался развеять бурю.
– Вначале идут дни скорби. Верховный король запретил объявлять войну, пока…
– Месть! – Ее голос кромсал, как битое стекло. – Скорую, словно молния, жгучую, словно пламя.
Ярви украдкой взглянул на тело брата. Вот кто и скор, и жгуч, вернее – был прежде. Толстошеий, крепко сбитый – у него уже пробивалась темная, как у отца, борода. Не похож на Ярви всем, чем только можно. Брат любил его… скорее всего. Любовью с кулаками, где протянутая рука дружбы обычно предвещала оплеуху. Так любят того, кто обречен вечно пред тобой ползать.
– Месть, – рыкнул Хурик. – Ванстерцы нам заплатят сполна.
– Да провались пропадом эти ванстерцы! – воскликнула мать. – Надо принудить к послушанию наших. Надо показать им, что юный король тверд, как железо. А когда они с радостью покорятся, вот тогда и горюй, пусть хоть Матерь Море разольется от слез.
Дядя тяжело вздохнул.
– Стало быть, месть. Лайтлин, а он-то – готов? Он же не воин…
– Готов – не готов, а сражаться будет! – отрезала мать. Рядом с Ярви люди нисколько не стеснялись его обсуждать – будто он не только искалечен, а и оглох. Его внезапный приход к власти, похоже, никого не вылечил от этой привычки. – Начинайте приготовления к большому набегу.
– Где мы ударим? – спросил Хурик.
– Знай одно – ударим. Оставь нас.
Ярви услышал стук двери и тихие шаги матери по холодным плитам.
– Хватит плакать, – проговорила она. И только сейчас Ярви осознал, что глаза его полны влаги, и вытер их, и ему стало стыдно. Ему вечно было стыдно.
Мать обхватила его за плечи.
– Выпрямись, Ярви.
– Прости, – проронил он, пытаясь на манер брата выпятить грудь. Он вечно просил прощения.
– Теперь ты – король. – Она поправила съехавшую застежку его плаща, попыталась пригладить блекло-соломенные волосы – коротко подрезанные, но все равно непослушные, и прислонила к его щеке прохладную ладонь. – Никогда не проси прощения. Ты перепояшешься