птичкам небесным было что поклевати».
В школе жаловались, что Яшка не моет рук перед едой. «Лучше, – говорит, – есть грязными руками, чем питаться грязными мыслями». А еще изводит меламеда (учителя) каверзными вопросами.
– Мори́!
– Чего тебе, Яшуа?
– Не рассеет ли мори́ мрак моего неразумения?
– И чего же ты не разумеешь – чего?
– Некто взял в жены племянницу свою, доводясь ей деверем.
«Опять двадцать пять», – думает учитель.
– А сказано: наготы дочери сестры твоей не открывай, ибо это нагота сестры твоей. И наготы жены брата твоего не открывай, ибо это нагота брата твоего. Где слова осуждения?
От учителя требовалось не больше и не меньше как осудить правителя Галилеи, «хорошего Ирода».
Учитель парировал жестоко:
– А там еще сказано, что сын бляди и до десятого поколения не войдет в собрание сынов израилевых. Да или нет?
– Да. Мори́ не сказал, кто из нас бен зонá, – глядя своими ясными наглыми глазами, Яшка переходил на еврейский, который знал не хуже арамейского, одному Богу известно откуда, и уж точно своими познаниями превосходил учителя. – Ми ху бен зона?
– «Кто, кто», на кого указал Майсей-рабейну – вот кто. А ты в кого пальцем тычешь, Яшуа бен… – меламед многозначительно помолчал, пожевал как бы в сомнении, – …бен Ясеф? И не вздумай отвечать! Сперва выйди и хорошенько подумай.
Яшкины успехи из целебного масла превращались в кипящее: с такой воинственностью страшно быть первым учеником.
Рождение Яшуа – тема щекотливая, принимая во внимание годы реб Ёсла, неоперившуюся юность Мэрим и злые языки. Грех, не будучи искуплен подобающим наказанием, пятнал каждого из братьев: Якова – Кубу, который без пяти минут старший в доме; «дохлого» Яхуду – Юдьку, не вышедшего ростом, перемножавшего в уме любые числа, как настоящий грек; Симеона-заику – Шимика, заикавшегося с тех пор, как повстречал медведя на пути из Кфар Каны домой; рыжего Ёсия – еще одного Яшку в доме, который учился из рук вон плохо, зато мог на глиняной табличке, вместо цифири и письмен, изобразить медведя, как будто сам его повстречал.
Но реб Ёсл признал дитя, рожденное Мэрим. И попробовал бы кто-нибудь из них – или при них – усомниться в его отцовстве. По Закону ложное обвинение в грехе равносильно его содеянью. Поэтому ложное обвинение в прелюбодействе приравнивается к прелюбодейству, ибо не только око за око и зуб за зуб, но и грех за грех. Обидно быть побитым камнями «за грех лишь мысленный».
Насмешливое прозвище «Ёсл-обручник» все же закрепилось за дряхлым супругом четырнадцатилетней девочки, которую добрый человек не ославил «неверницей», а, жалеючи, хотел потихоньку спровадить к тете Лизе, ее тетке, в гостях у которой с нею и приключилась эта беда. Но в конце концов передумал: жена нужна в доме. Сказал же Господь: не добро быти человеку единому. И сон приснился, что оставляет ее у себя. Яшка звал Ёсла-обручника «тату», и этой щекотливой темы уже никто не смел коснуться.
Мэрим не ходила до трех лет