уверенность, что небесная птица неуловима, и это тоже рождало грусть и ощущение причастности к чему-то таинственному и совершенно не имеющему отношения к обыденной жизни, вечерним комарам и распорядку дня.
Библиотека и первое романтическое чувство почти полностью примирили Тому с режимом пионерского лагеря, она даже неожиданно приобрела своеобразный авторитет, рассказывая шёпотом во время тихого часа любимые длинные книги. Особой популярностью пользовался вольный пересказ романов Виктора Гюго и Александра Беляева. Про мытарства бедной Козетты, несчастную голову профессора Доуэля и печального красавца Ихтиандра девчонки слушали с одинаковым жадным вниманием. Ждали продолжения и даже пытались подкупать Тому ирисками, чтобы она рассказала, что же будет дальше, персонально дарителю, раньше всех остальных. Тома держалась железно, что вызывало ещё большее уважение девчачьего сообщества. Теперь отличница, которая толстых книжек откровенно боялась, подлизывалась к Томе, выпрашивая особый, «для лучшей подруги», режим рассказывания.
Так постепенно Тома освоилась, даже начала петь в хоре, что позволило ей проникнуть в закрытую для непосвященных группу «артисток», стихийно сложившуюся перед концертом на родительский день. Она сочувственно наблюдала за страданиями тоненькой с лихорадочным румянцем девочки, которая готовила номер на флейте и всё время плакала от нервного напряжения. Группа поддержки терпеливо утешала юную флейтистку, с полным пониманием относясь к её творческим мукам. Другая девочка разучивала гимнастический этюд с лентой. Во время тихого часа ярко-алая лента вилась и закручивалась в воздухе спиралью, завораживая всех своей праздничной яркостью и волшебной лёгкостью, а дежурные не ругали гимнастку за нарушение режима.
Сама Тома с удивлением обнаружила, что неплохо поёт, а песни, которые разучивали к концерту, не могли потрясти разве что сухой пень. Одна из них была особенно тревожная и возвышенная, про колокольный звон Бухенвальда. Начало песни «Люди мира на секунду встаньте!» Тома пела, замирая от предвкушения торжественной средней части, а на словах «сотни тысяч заживо сожжённых строятся, строятся в шеренги к ряду ряд» ей становилось так жутко и непереносимо страшно, что голос на секунду куда-то пропадал. Но в целом, музыка уносила от всего плохого и обыденного, а это было главное. Поэтому, когда приехали родители, Тома была вполне довольна, только острее стало чувство тоски по дому. Не обошлось, правда, без смешного конфуза. На торжественной линейке дети маршировали перед родителями, показывая приобретённые полезные навыки, и Томин отец долго не мог понять, почему старательная маршировка дочки производит на него столь странное впечатление (помимо очевидной позднесоветской досады на переизбыток всяческой военной муштры детей). Лишь через пару минут он догадался, в чём дело. Тома шла как верблюд, грустный царь пустыни, иноходью. Сосредоточенно, безупречно попадая в ритм. Правая нога вперёд, правая рука вперёд, левая нога вперёд, левая рука соответственно…