костного мозга Кате провели весной, и сейчас, когда было то же время года, Матвей иногда всё вспоминал, почувствовав внезапно запах мокрой травы после ливня и белой сирени, куст которой рос прямо под окнами палаты.
Катя перенесла операцию тяжело, с массой осложнений. Она уже не могла рисовать, и вся восстановительная иммуносупрессивная терапия не давала результатов. Русалочка умирала. А её мать в ответ на стресс выдала клинику шизоидного расстройства личности по сенситивному типу. Именно в тот момент, когда дочь уже еле держалась. Анжелика просто выходила на улицу и сидела на скамейке, часами глядя в одну точку. К дочери, которую уже перевели в реанимацию, пройти даже не пыталась.
Катя умерла дождливым майским утром, окружённая заботой врачей и волонтёров. Последние часы ребёнок почти не приходил в сознание, но в самом конце очнулась ненадолго. Матвей взял маленькую ручку в свои пальцы и окаменел от скорби. А девочка смотрела на него молча, смотрела долго, словно у неё была миссия передать врачу какую-то особую тайну, особое знание. Прощания с пациентом тяжелее у молодого врача ещё не было.
Его сыну было около трёх лет, Алексей постоянно болел тяжёлыми бронхитами, а Матвей, неожиданно для себя не смог мириться с пахнущей лекарствами атмосферой больницы в стенах родной квартиры. Ему хватало этого на работе. Дом стал казаться серым пристанищем, где из всех углов на него таращился невидимый враг под названием – долг. И этот враг, сидящий где-то между старым креслом и детской кроваткой, изматывал его, потому что Матвей хотел совсем другого. Он хотел отдыхать от детского страдания. Хотел кардинально другой обстановки, а главное, забытого где-то позади, на повороте жизненной тропы, взгляда жены, беспечного, юного, наполненного ничем не отягощённой, беспримесной радостью бытия.
Тома завязла в графиках приёма лекарств, прогулках с тяжёлой коляской, спешных приготовлениях обедов, уборке и прочих тягучих бытовых делах. От уныния её спасали книги. Читать она умудрялась даже глухой ночью, когда убаюкивала посапывающего заложенным носом щекастого Лёшку. А Матвея не спасало ничего. Он начал прикладываться к бутылке. Если раньше он изредка, после особенно тяжёлых дежурств, мог выпить антистрессовую рюмку коньяка на ночь, то теперь это происходило ежедневно. И одной рюмкой дело не обходилось.
Самое странное, что не мог расстаться с матерью Кати. Хотя довольно долго не понимал природы своих чувств к ней. Матвей перевёз Анжелику из клиники неврозов, куда сам же устроил её после смерти Кати, в съёмную квартиру на Петроградке.
Он всегда равнодушно пропускал хищных женщин с врождённым комплексом победителя, даже тщательно маскирующихся под скромниц, но на эту осиротевшую молодую мать, всегда без макияжа, с печальными глазами в пол-лица и длинными медовыми волосами, клюнул. И повис на леске. Он никогда не одобрял внебрачных отношений, даже относился к ним с брезгливостью, но слишком поздно он осознал, что чувство