в караул! А между прочим, метель на дворе.
Багаев «оценил ход». И моментально отреагировал:
Сам виноват, спит на посту, хоть убей. Вот мы ему и намочили штаны, не то чтобы сильно, а так слегка, чтобы бодрило.
То есть вы, рядовой Лебедушкин, хотите сказать, что если в мокрых ритузах солдат выйдет в караул, то он всенепременно станет девушкой? – спросил Кинчин.
Никак нет, я вовсе не потому стал девушкой, что эти мерзавцы издеваются надо мной.
А почему?
Я – художник, артист, я не могу жить в казарме, я задыхаюсь, я умираю, мне необходима творческая атмосфера.
Закончил один курс театрального училища, мнит себя гением. Несмотря на то, что его оттуда с позором выперли! – улыбнулся злой Багаев.
Лебедушкин покраснел, как будто только что задели его честь, самое важное, самое главное, что только есть в жизни.
Мне необходимы свобода и одиночество, – девушка впервые повысила тон, – как всякому человеку, обладающему минимальным самосознанием. И проблема не в том, что эти скоты с молчаливого одобрения капитана Багаева издеваются надо мной и заставляют зубной щеткой чистить туалет, что в караул на меня надевают мокрое белье, что мой непосредственный начальник, стоящий здесь, рядом с нами, есть садист и выродок рода человеческого…
Так в чем же дело? – спросил полковник.
В том, что я не представляю себе жизни без творчества. Я симулировал дизурию, шизофрению, глотал иголки, пил йод, чтобы поднять температуру тела, но меня все равно признали годным к строевой службе.
Так точно: три месяца из шести пролежал в медсанчасти на обследовании, признан годным, но тогда еще был парнем, – отрапортовал Морозов, – а сегодня стал осматривать… мама моя родная… женские половые признаки… как первичные, так и вторичные!
Даже если у меня не будет обеих рук и обеих ног, они все равно признают меня годным к службе и вернут в казарму, так что у меня оставался только один выход – стать девушкой. Теперь никто не скажет: иди, Коля, служи, защищай Родину… Я хочу домой, отпустите меня домой, товарищ полковник.
То есть все-таки получается, что ты стал бабой сознательно? – сказал командир части.
В каком-то смысле – да.
Я на своем веку знал разных симулянтов, но такого я не видал никогда! – вмешался доктор в погонах.
А что я мог поделать?! – спросил Багаев. – Я бился об этого москвича, так сказать интеллигента, как рыба об лед!
Я задыхаюсь, я медленно умираю, я не мыслю себя вне театра, отпустите меня домой, – попросил Лебедушкин.
Полковник подошел к столу. Взял в руки мельхиоровый подстаканник со стаканом, какие подают в поездах, сделал огромный глоток остывшего чаю. Поставил стакан с подстаканником на место и вынес свой вердикт:
Никуда мы тебя не отпустим, Коля! Я лично займусь твоим воспитанием! Я из тебя, Лебедушкин, сделаю мужчину! Тобой Родина гордиться будет!
В казарму его в таком виде возвращать нельзя! – вполголоса робко заметил Ювачев.
Испортят девку, – выразил свое опасение Багаев.
Жить