Недавно тете Кате сделали операцию: была опухоль мозга. Голова отваливалась. Сейчас все нормально. Мама говорит, что на месте тети Кати чокнулась бы. Отвечаю: «Ей некогда».
Да, некогда: она всем нужна. И она счастлива. Я попросила, приехав в Тюмень, преданных помолиться за тетку. Прочитали за не круг джапы. Какие выводы? Много было выводов. Странный был Новый год. Хотелось все бросить и поехать обратно в Шестаково, помогать. Но кем я там буду?! Еще одной нахлебницей?! Все, что я могу – молиться за них за всех. Я молюсь…
Похороны
Ни разу не бывала на похоронах родни – Бог миловал. Но вот решил исправиться. Срывающийся папин голос: «Бабушка умерла», – и я, отпросившись с работы и покачиваясь от усталости после напряженного дня, беру в охапку дщерь, садимся в пригородную электричку, едем. Трагедии не чувствую – слава Богу, что бабуля отмаялась. Лежала с болью без всяких там обезболивающих – сохли ноги. Но ожидание картин с воем старушек и причитаниями родни немного напрягало. Вечером мама, как всегда, без умолку, воркует про цены на омовение, про то, что она попросила прейскурант, и с нее взяли меньше, а то могли бы, про то, что ноги не разгибались – пришлось платить, чтоб их сломали и распрямили…Перманентная мамина истерика…
Крепкий морозец. Утром едем в Шестаково. Сразу в бабин домик. Выходит позеленевшая от бессонной ночи теть Катя (дурацкая традиция – сидеть около покойника ночь напролет, не смыкая глаз) в черном платке под шалью, с измученным лицом и ослабевшим голосом. Посреди чистой комнатки наспех сколоченный красный гроб, в изголовье свеча, иконка, куча венков, по сторонам сидят две старушки-бабины собутыльницы, причитают: «А че – старость, так и пьем, че еще делать-то», – слегка подвывая и пуская скупую слезу. Ни трупного запаха, ни вздутостей-опухлостей: в гробике лежит ссохшаяся маленькая мумия с полузакрытыми глазками, ввалившимися щеками и до неузнаваемости изменившимся ротиком. Это уже не моя бабуля. Эт просто мертвая материя. Но почему-то очень сильно начинает болеть низ живота, так, что подкашиваются ноги. Тяжелые энергии. Зачем-то с двоюродной младшей сеструхой Оксанкой начинаем убирать с зановесок трупики мух. Их еще не хватало.
Идем домой к теть Кате готовить угощенье. Там на огромном столе уже поставлены компот в граненых стаканах, тарелки с омлетом, киселем и рисом с изюмом (как бишь это блюдо называется-то? Пасха?). Я, не говоря ни слова, начинаю стряпать: раз уж это мой стандарт, надо и здесь ему соответствовать. Готовим много простейшего: восьмилитровый суп-лапшу с тефтелями, пятилитровый гуляш с поджаркой, литров двадцать пюре, нарезку овощей-фруктов-колбас, Оксанка нарезает булок пять хлеба, уже готова гора блинов, из школьной столовки принесли два огромных рыбных пирога и гору булочек с повидлом. Я катаю тефтели, чищу огромную морковку (эх, еще с прошлой праздничной готовки мозоль вздувшаяся не сошла – рядом уже другая), сочу ея на тупой терке, потом помогаю строгать ведра картошки. Мешаю огромную сковородищу поджарки, без всяких там миксеров наяриваю – толку пюре, в перерывах вытираю