кому улыбнулось счастье, приходится хуже всех, – сказал папа, едва за ней закрылась дверь.
– Если удача слишком широко тебе улыбается, это нехорошо, – ответила его сестра Килла.
– Ты слишком долго здесь прожила, – ответил папа.
– Ты думаешь, тебе улыбнулась удача? – спросил Пюти с ухмылкой на толстых щеках.
– Что ты имеешь в виду? – переспросил папа.
– Сам понимаешь. Ты думаешь, тебе достанется кусочек этой огромной репы, которая все растет и растет и скоро вырастет величиной со всю Европу.
– Как ты смеешь сравнивать Тысячелетний рейх с репой! – вспыхнул папа.
– Не просто с репой, а с огромной репой, – усмехнулся его брат.
Килла, сидевшая между Йоуном Краббе и папой, наклонилась вперед, рассматривая пустое место на белой скатерти между двумя подсвечниками, и сказала, так что волосы над ее лицом с волевым подбородком слегка качнулись:
– А ты все продумал, Ханси? Что ты будешь делать, если Гитлер проиграет войну?
Выражение лица у папы стало как у петуха, залетевшего в пустой курятник. Раньше он такого никогда не слышал.
– Проиграет? О чем это ты?
Сестра скосила на него глаза, не поворачивая головы, и произнесла:
– Это вполне вероятно. Никто не может выиграть войну одновременно в пяти странах.
– Тогда он просто поставит на кон башмаки и подтяжки и снова получит свою репу! – подал голос Пюти, пытаясь разрядить обстановку.
Но ему это не удалось. Сейчас за столом впервые все замерло. Краббе переводил взгляд то на одного, то на другого брата, словно распорядитель на молодежных танцах, и попутно собирал соус с помощью ножа на вилку. Мама уже доела свою порцию и разглаживала салфетку, лежащую на ее широких коленях. Пюти, сидевший между мной и мамой, сделал большой глоток красного вина, а потом обратился к бабушке:
– А разве эту историю сочинил не… как его… Андерсен?
– Nei, det var bare sådan en typisk gammel jysk historie[83], – ответила супруга посла, качая головой и тыкая мясо вилкой.
– Которая сейчас уже tysk[84] geworden[85], – озорным тоном добавил Пюти и как бы в подтверждение этого щелкнул каблуками под столом и вскинул правую руку: – Зиг хайль!
Особенно смешным этот жест сделало то, что Пюти так поднял руку, будто она была загипсована, как у папы.
У меня вырвался смешок, а маме удалось подавить свой смех. Папа послал мне быстрый взгляд, полный одновременно изумления и укоризны. Он покраснел до ушей и сидел на том конце стола, словно свекла в сером кителе. Бабушка ошеломленно смотрела на своего сына Пюти. Его дерзкая шутка оказалась полной неожиданностью для всех. Папа не знал, что и ответить. Сперва он отодвинул свой стул, словно собирался покинуть собрание, но передумал и вместо этого начал агитировать за Гитлера и нацизм. Но долго говорить ему не дали, потому что бабушка остановила его: сказала, что здесь не немецкая сфера влияния, здесь свобода слова, а если, мол, ему хочется