Да ничего… – растерянно сказал Илья. Машинально провел рукой по волосам, стряхивая с них снежные комки.
– Но как же… – Настя не сводила с него глаз. – Господи, мне в полушубке-то студено!
– Таборные мы, не городские, – Илья снисходительно усмехнулся, – босиком по снегу бегаем.
Настя недоверчиво протянула руку, дотронулась до плеча Ильи. Он вздрогнул, как от удара.
– Ледяной весь, – сердито сказала Настя. – Не фасонь, Илья, иди оденься. Выстудишься, петь не сможешь… Что отец скажет?
– Ах ты, черт бессовестный! – вдруг визгливо раздалось от калитки, и Илья, поморщившись, понял: Стешка. Та вихрем влетела во двор в лисьей ротонде и сбившемся набок платке. Схватившись за голову, заголосила:
– Сдурел ты, что ли, черт таборный?! Совсем совесть потерял! Еще бы без штанов выскочил, хоть бы дам постыдился!
Илья вспыхнул, только сейчас сообразив, что стоит перед Настей голый до пояса. Рубаха висела на тележной оглобле. Илья поспешно натянул ее. Настя наблюдала за ним, пряча в глазах смешливые искорки.
– В дом проходите, чаялэ, – смущенно пригласил Илья.
– Некогда нам, – огрызнулась было Стешка, но Настя с улыбкой взяла ее за руку, кивнула:
– Зайдем.
В горнице Макарьевны было тепло. Войдя, Илья сразу же прижался к натопленной печи. Пахло квасом, мятой, горячим хлебом. Открыв глаза, он увидел посреди стола целую гору золотистых, осыпанных маком бубликов. Тоненько сипел самовар. За столом сидел Митро. Варька суетилась у буфета.
– О Настенька, Стеша! – обрадовалась она. – Садитесь чай пить! Бублики берите, пока горячие!
В сенях затопали валенки, бухнула дверь. В горницу влетел запыхавшийся Кузьма. Смуглая рожица его сияла.
– Нет правды на свете! – убежденно заявил он, одним духом опрокинув в себя чай из стакана Митро. – За что бьют – сами не знают!
– Опять по Сухаревке шлялся? – Митро с сожалением посмотрел на пустой стакан. – Честное слово, выдеру. Что украл?
Кузьма фыркнул, свалился на лавку и, мотая кудлатой головой, захохотал так, что из-за печи испуганно выглянула Макарьевна.
– У-их, Трофимыч… Да воблу же… С лотка… Воблу, говорю, прихватил! А лоточник, ух и лютый попался! Лоток бросил – и за мной, через всю Сушку по Панкратьевскому вни-и-из… Не догнал, знамо дело… На Садовой-Спасской оторвался…
– Вобла-то где? – строго спросил Митро, из последних сил пряча улыбку.
– Потерял.
– Врешь! Покажи карманы.
Через минуту на столе образовалась горка из тарани, соленых огурцов, моченых яблок, раскрошившихся пряников и пирогов, основательно помятых во время побега через Сухаревку. Вид у Кузьмы был довольный донельзя. Демонстративно отвернувшись от сурового взгляда Митро, он уселся верхом на стул и затараторил:
– Ой, что по Москве делается, ромалэ! На Конной татары верблюду продают – истинный крест! Такая вся из себя почти лошадь, только с битой мордой и губа сковородником, как у генеральши Манычаровой. Говорят, эта верблюда никакого овса не хочет, только воду хлещет да плюется на два аршина.